Секта

Мастер Иккю справедливо обличал западную систему ценностей. Наука, дав человеку власть над стихийными силами, разлучила его с природой. В памяти всплыли «Четыре великие клятвы», которые произносили ученики, приступая к упражнениям в созерцании:

«Сколь бы ни были многочисленны живые существа, я клянусь их всех спасти; сколь бы ни были неистощимы дурные страсти, я клянусь их всех искоренить; сколь бы ни были непостижимы священные доктрины, я клянусь их все изучить; как бы ни был труден путь будд, я клянусь достичь на нем совершенства».

Он не заучивал слова, что стали неотъемлемой частью его взгляда на мир, отношения к людям, собакам и птицам.

Не последнее место в перестройке сознания занимали коаны — софизмы, разработанные дзенской школой риндзай. Противоречащие здравому смыслу, утонченно абсурдные, они взламывали устоявшуюся структуру логических связей.

«Все вещи возвращаются к единому, к чему тогда возвращается единое?»

Коан ставил в тупик новичков, но искушенный в метафизических изысках философ мог возразить, что Единое не является вещью, а, будучи вечным и несотворенным, вмещает все вещи в себе.

«Когда ваше тело кремировано и пепел развеян, где вы?»

Этот вопрос давал ученику больший простор для размышлений. Ответить можно было двояко: нище и в Едином.

И уж совершенно неразрешимым казался следующий шедевр чисто японской абстракции:

«Удар двумя ладонями — это хлопок, а как звучит хлопок одной ладонью?»

Пощечина наставника показывала, как он звучит.

Окончательно расставшись с баптистской общиной, с которой и родители поддерживали чисто формальную связь, Моркрофт усвоил философские принципы буддизма, не став, однако, верующим, тем более мистиком. Он понимал, что видения, достигаемые путем отречения и строгой дисциплины, сродни галлюцинациям. И все же существовала непреодолимая граница между многолетним подвижничеством, когда по доброй воле в жертву приносилась по сути вся жизнь, и зомбированием, перемалывающим мозг с помощью наркотиков и электронной техники. Асахара мог вогнать в транс за какой-нибудь час.

Священный цветок Индии породил ядовитый плод.

Дзен не открыл медитацию. Она существовала с незапамятных времен, наряду с отшельничеством, порожденным метаниями человеческого духа. Об этом свидетельствует индийская йога, корнями уходящая в предысторию, христианское монашество и магометанский суфизм. В практике религиозного мистицизма тесно переплелось дурное и благостное, но что может быть отвратительнее, когда твой разум порабощает посторонняя злая воля?

Моркрофт пришел к выводу, что в Декларации прав человека не хватает по меньшей мере одной статьи. 06-щество обязано оградить личность от мегаломанов, которые ради достижения неблаговидных, а зачастую и преступных целей не останавливаются перед выбором средств. За электрошоком и ЛСД неизбежно следует нервно-паралитический газ, бактерии сибирской язвы, радиоизотопы, атомное оружие. Тоталитарное сектантство ничем не лучше нацизма и должно квалифицироваться как преступление против человечности.

Не испытывая сомнений в правомерности своих действий, он тем не менее не без смущения думал о том, с какими глазами предстанет перед дзен-мастером Иккю. После долгих лет странствий блудный сын возвращается в отчий дом, чтобы арестовать брата. Так получалось.

Но можно ли считать братом того, кто попрал благородные истины Будды и мирские законы? Вопрос обретал двусмысленную оболочку коана.

Противоположности мнимы и сводятся к одному. Пустота, равнозначная Абсолюту и Будде, является единственной реальностью. В ней снимаются все противоречия иллюзорного мира смертей и рождений: дух и материя, правда и ложь, зло и добро. Все пребывает в ней, из нее исходит и в нее возвращается. Быстротечная, вечно изменчивая, как океан, она вмещает в себе все воды: дожди и реки, слезы и кровь.

— Ни живое, ни мертвое не обладают самостоятельным бытием, — проповедовал дзен-мастер на сессинах. — Чувственно воспринимаемые вещи лишь истечение Абсолюта.

— Как же я? — спросил юный Сэм.

— Ты только снишься себе.

— И другие люди тоже?

— А других не существует, — помедлив, улыбнулся Иккю и опустил свои черепашьи веки.

«Жив ли он?» — подумал Моркрофт, коща за серпантином дороги в купах деревьев блеснуло тусклое золото черепичных крыш.

Дух Иккю еще пребывал в сансаре[27]. Преклонные годы не позволяли ему нести тяжкое бремя наставничества. Он жил, погруженный в беспробудные грезы, в уединенном домике. Моркрофт хотел навестить учителя, но новый дзен-мастер, камбоджиец из Саванакета, отсоветовал.

— Надо ждать, когда сам выйдет. Будить нельзя: очень стар и может не выдержать сердце.

Прежний аббат, перешагнув восьмидесятилетний порог, тоже удалился на покой. Его обязанности исполнял Кнуд Свенсен. Он пришел в Босатзу незадолго до Моркрофта и оказался единственным, кто еще помнил лопоухого веснушчатого паренька из нью-йоркского Вест-Сайда.

— Одни приходят, другие уходят, но кто-то обязательно возвращается. Хочешь пожить у нас или останешься насовсем?