Секта Правды

Позапрошлой ночью Митрофан допоздна засиделся в Сети, и ему приснился странный сон. Будто пропал известный писатель Нафортим Чард, который публиковался в его издательстве. Ни в каком издательстве Драч на самом деле не работал. Он давно выпал из гнезда своего времени и, перечитывая пожелтевшие газеты, в которые ему заворачивали хлеб, лишний раз убеждался, что в мире нет ничего нового. Однако во сне он ломал голову, как вернуть писателя. Разбирая его произведения, вспомнил незаконченный рассказ-аллегорию, и ему показалось, что разгадка в нём. Рукописи Митрофан не читал, но видел её фрагмент со словами «лай» и «Эльвира», и во сне ему пришла мысль привлечь к поискам Интернет. Перебирая сайты, всемирная паутина вывела его на рассказ «Без четверти вечность». «Новый день отделён от старого, — утверждал в нём Нафортим Чард, — завтра может и не наступить, потому что между днями, как между страницами, существует незримая щель». От этих слов Митрофана прошиб двойной пот: подушка стала мокрой, а во сне он вытер ладонью лоб, точно открещиваясь от прочитанного. Однако оторваться не мог. «Полночь — опасное время, — водил он по тускло мерцавшему экрану, — она таит бездну, через которую переходят по мосту в двенадцать шагов. При этом, как слепцы на верёвке, которую тянет век-поводырь, не разбирают попутчиков, держась суеверий эпохи, обливаясь общим для всех потом…»

«Таков закон мира, — уверял Чард, — и горе нарушившему его».

«Время, как колесо, заехавшее в муравейник, — возразил Митрофан, шевеля во сне пересохшими губами, — одни на гребне, другие — под пятой, но все — раздавлены».

А рассказ Чарда, между тем, оборачивался притчей. Герой, в котором легко узнаётся автор, одинокий, как закладка меж страниц, выпускает из рук нить времени. Однажды в полночь, когда волки вздыбливают под луной серебристую шерсть, а стрелки смыкают челюсти на горле циферблата, он срывается с моста в пропасть между днями. Без четверти двенадцать время вручает ему чёрную метку, и для него начинается обратный отсчёт, неотвратимо подталкивающий к бездне. Угадывая судьбу, он ещё пытается найти выход, но тщетно — бой часов заглушает его отчаянный крик.

Мораль притчи прозрачна: герой обречён, потому что его некому спасать.

Зверя находят по следам, убийцу — по отпечаткам, писателя — по тексту. Прочитав рассказ до конца, Митрофан, как это бывает во сне, понял, где искать Чарда. А затем декорации меняются, фигурками башенных часов выплывают чёрные монахи с гусиными перьями за ушами, а за ними, привязав к монастырским воротам коней, разводят костёр раскосые кочевники — сжигая иконы, они варят мясо. Прогоняя, как прокажённую, луну, небо вдруг делается с овчинку, а воздух от холода покрывают мурашки. Однако Драч не прекращает поисков и находит писателя у старухи по имени Эльвира, которая натравливает на него собаку. В неверном свете луны та скалит зубы, её злобный лай разносится по округе. «Это — эпоха, которую вечность спускает с поводка», — понимает во сне Митрофан и, оглохнув от лая, зарывается в подушки. И всё же ему удаётся спасти Чарда. «Человек вне времени, как слово вне речи», — слышит он его голос, который перекрывает бой часов.

Митрофан открыл, было, рот, но вместо ответа широко зевнул.

Проснувшись на матрасе со сбившейся простынёй, он подумал, что из этого сюжета может получиться рассказ, который и написал за день. Он так и назвал его «Без четверти вечность», однако из суеверия убрал слова «лай» и «Эльвира».

Сварив кофе, Митрофан надкусил бутерброд и поместил текст на одном из литературных сайтов.

За окном поплыли сумерки, тускло замерцали фонари. Потянувшись, Митрофан собирался остаток дня провести в одиночестве, слоняясь по комнате, когда телефонный звонок пригласил его на вечеринку. «Друзья, как зубы, — проворчал он, не попадая в рукава плаща, — появляются — не успеваешь считать, всю жизнь ноют, а теряются с болью». Он уже давно предъявлял себя, как паспорт — лишь по требованию, и теперь, сличая номера домов, гадал, к кому идёт. «Это э-э…» — представили его с порога, отведя дальний угол, где он ёрзал верхом на стуле, тёр спину о дверной косяк и не расставался с бутылкой вина. Женщина стареет, когда свыкается с губной помадой, мужчина — когда понимает, что последняя женщина в его жизни уже была. Митрофан был ещё не стар, но выцвел, как закладка меж страниц, и, когда начались танцы, приготовился подпирать стену.

«Человек — всюду лишний», — утешался он, опуская палец в вино и время от времени смачивая брови.