Секториум

Мишин дозиметрический прибор я закрепила на браслете часов, спрятала под рукав и пошла. Двери в коридоре второго этажа были закрыты, где-то играла музыка. Народу не было видно. Никто не поинтересовался целью моего визита, никто не воспрепятствовал. Американская полиция была ко мне безразлична. Лунный глазок мигал в штатном режиме. У черного пятна он был ярким, здесь — еле светился, и я успокоилась, стала прислушиваться к тому, что происходит вокруг, пока из дальней комнаты не вышел полицейский. Он промчался мимо меня, дверь осталась приоткрытой, и когда грохот его шагов стих на лестнице, мне почудились звуки знакомого голоса.

На цыпочках я приблизилась к приоткрытой двери и увидела зрелище, которое минуту назад представить себе не могла. Если после «экскурсии» на Флио я была уверена, что ничему в этой жизни не удивлюсь, то теперь мне казалась, что жизнь только начинается.

Кабинет был заставлен оргтехникой от пола до потолка. Компьютеры громоздились на столах и тумбах, провода от них тянулись во все стороны. В комнате шага нельзя было ступить, чтобы не задеть что-нибудь, непосредственно имеющее отношение к цели нашего проникновения в участок. Посреди этой роскоши сидел Миша. Руки Миши были наручниками прикреплены к табурету, на котором он сидел, но никакой трагедии по этому поводу Мишина физиономия не выражала. Напротив, его восхищенный взгляд был устремлен к стоящей рядом полной женщине с кобурой на бедре.

— Ай эм со сорри, — произносил Миша с придыханием, характерным для его общения с дамой в состоянии крайнего возбуждения. — Бат ю а со бьютифул вумен! — блеял он, жмуря влажные от страсти глаза. — Эспешали айззззз….

Реакция «вумен» оказалась недоступной. Происходящее было апогеем сюрреализма, бреда, которым отдавала вся наша американская поездка. Действовать в подобных катаклизмах меня не учили, но бросить русского разбойника на растерзание внезапно нахлынувших чувств тоже было нельзя. Пышный зад, увенчанный кобурой, не оставлял оснований для оптимизма, а когда его обладательница обернулась на скрип двери, я вообще перестала соображать. Она оказалась черной как уголь негритянкой лет семидесяти отроду с выпученными глазами и ноздрями такого калибра, что я отпрянула, вышла на улицу и поклялась, что в следующий раз зайду в это здание только связанная, под конвоем.

Андрей закурил, услышав новость.

— Хороши дела, — сказал он. — Будем ждать. Что тут сделаешь?

Прошел еще час. Миша не выходил. Мы купили чипсы, печенье и упаковку Мишиных любимых сосисок, но Миша не вышел даже на сосиску. Андрей снова развернул газету, и стал просматривать объявления адвокатских контор. Его часы заиграли, объявляя полдень. Он готов был принимать кардинальные меры и уже собрался куда-то звонить, как вдруг в распахнутых дверях полицейского участка показалась фигура Миши, растерянная и отрешенная. Фигура побрела через дорогу, игнорируя сигнал светофора. Куртки на Мише не было. Кончик шарфа волочился по асфальту, руки были засунуты в карманы брюк, а рубашка расстегнута до пупа. Одним словом, возвращение Остапа из клуба, построенного на бриллианты покойной тещи Воробьянинова.

Вечность прошла прежде, чем он достиг машины и ввалился на переднее сидение.

— Какая баба! — простонал Миша. — О, Чизис! Какая баба! Анджей, ты трахал когда-нибудь негритянку?

Вопрос повис, из чего могли следовать какие угодно выводы.

— О! Чизис!

— «Сосиджис» хочешь? — спросила я, показывая ему сосиску. — Очень похожа на ту, что отобрали в Чикаго.

Миша засомневался, есть ли это достойная альтернатива его страсти? Мучительный выбор между сердцем и желудком встал перед Мишей в своем извечном противоречии, и он, как всегда, сумел найти компромисс. А именно, совместил удовольствия: схватил сосиску и стал размахивать ею, описывая достоинства негритянки. При этом бюст его возлюбленной упирался в бардачок, а бедра не помещались между дверцей и коробкой передач, но даже такие подробные откровения не вдохновили Андрея на сексуальный подвиг. Он грозно безмолвствовал, оставаясь холодным и рассудительным.

— Могут быть проблемы при выезде, — сказала я, пытаясь остудить Мишин пыл.

— Грэйт! — воскликнул Миша, извлекая из пачки последнюю сосиску. — Вернусь сюда и женюсь. Ей-богу, женюсь! Знаешь, как ее зовут? Айседора! Упасть и подохнуть! Только за имя бы женился!

— Где твоя куртка? — спросила я.

— Куртка? О, щ…щ…щит!!! — Миша дернулся из машины, но мы успели его схватить.

Андрей немедленно тронулся со стоянки, через минуту мы летели по шоссе в сторону мотеля.

— Документы при нем? Проверь.

Я вынула из Мишиного кармана пухлый бумажник. Миша не сопротивлялся.

— Все! — предупредила я. — Получишь обратно в аэропорту.

— Думаешь, он без паспорта не убежит к своей Айседоре? Есенин… мать его, старушку!