Секториум

— Может, «белые гуманоиды»? Ты говорил, от человека всегда что-нибудь остается.

Пока Миша спал, на палубе было непривычно тихо. Джон думал, глядя на цифры календаря.

— Джон, что ты видишь? Что здесь было?

— Дискотека, — неуверенно произнес он и понял, что выразился не по-русски. — Ну, как это называется, когда диски сложены в ячейки на стене?

— Фонотека…

— Если есть фонотека, значит, были люди.

— Что за люди?

У Джона снова возникли трудности с языком.

— Везде была дискотека, — сказал он, — на стенах, и в коридоре.

— Возможно, это Мишин сон. В его модуле шкафы с дисками от пола до потолка… снятся ему даже в космосе. Отвлекись. Если долго смотреть в одну точку, черта лысого можно увидеть.

Джон оторвался от календаря, но у двери его странный взгляд опять что-то задержало.

— Арки сегментов можно закрывать шторой, — сообщил он.

«В самом деле, — вспомнила я, — Птицелов закрывал их непроницаемым полем. Точно таким, как на станции клана, похожим на сплошную стену, в которой я по простоте душевной искала замок».

— А гуманоиды… с желтыми головами?..

— Вижу Птицелова, — сказал Джон. — Сидит у стены, точно как Имо.

— Я сама его вижу. Джон, это мой архив, попробуй войти в архив корабля.

Имо действительно выбрал то же место, где когда-то сиживал отец, сутками не меняя позы.

— Существа, похожие на «белых гуманоидов»?.. — выпытывала я. — С большими черными глазами.

— Я же говорил, они не оставляют архив.

— Хорошо, — согласилась я, — «белые» не оставляют, а «желтые»?

— Я осмотрел багажник, — признался Джон, и у меня екнуло сердце. — Тебя там нет. Если бы ты была, я бы видел. Это другой корабль.

«Нет, дорогой мой Джон, — подумала я. — На этот раз ты меня не утешишь. Это именно тот корабль. Второго такого во Вселенной нет».

— Тогда почему я не вижу? — спросил Джон. — Почему я не вижу здесь никого?

— Потому что ты напряжен и зациклен на календаре…

— Тот это корабль, другой корабль… — вмешался в разговор Сириус, — какая разница? Та история давно закончилось.

— Ничего не закончилось, — возразила я. — Пока мы здесь, не закончилось ничего.

— Тогда давайте выспимся, чтобы видеть реальность, — предложил Сир. — Что толку от привидений и сновидений?

Миша спал вторые сутки без посторонних советов. Имо посидел и тоже уснул. Булочка уснула на Имо. Джон пошел слоняться по палубе, не теряя надежды увидеть что-то существенное, то, ради чего он шел в экспедицию, но видел только бытовые декорации на стенах и вещи, брошенные невидимыми пассажирами.

Сириус отлил из канистры полбутылки и уединился. Ему со мной по-прежнему говорить было не о чем. Глядя на календарь, я вспомнила, что на днях у него день рождения. Сириус никогда не придавал значения этой дате. «Пустая формальность, — говорил он. — Я гораздо старше, чем выгляжу. В моем возрасте уместно выражать соболезнования, а не поздравлять». В этом году отцу Сириусу исполнялось тридцать четыре года. Для поколения Ксюши он был реликтовым ископаемым, для меня — мальчишкой, но если разобраться по существу, то кризис среднего возраста отца Сириуса настиг гораздо раньше, чем надо. Этот кризис начался еще в детстве, к подростковому возрасту достиг апогея, а затем перестал восприниматься как кризис, потому что Сириус к нему привык. В его жизни менялись только декорации. Идея сюжета оставалась неизменной: его появление на свет случилось не к месту и не ко времени.

Честно сказать, Сириус, также как мои сыновья, никогда не был ребенком. Когда я познакомилась с ним, ему было четырнадцать, он производил впечатление взрослого и очень несчастного человека. Только тогда его звали Сережей, он был воспитан и требователен к себе более, чем к окружающим. Его мать поделилась с Аленой, что в младенчестве он был таким же требовательным и серьезным. Тогда Адам разыскивал несовершеннолетнего беглеца. Алена же, как могла, утешала несчастную маму… «Мне врачи запретили рожать», — признавалась женщина, но Алена не верила: «Им всем рожать запрещают. Их послушать — женские консультации делают специально, чтобы запрещать рожать. Не помню, чтобы кто-нибудь родил просто так. Надо обязательно сделать подвиг». На Алену подействовало другое заявление: «Сереженька у меня седьмой, — сказала мама. — Первые шестеро мертворожденные».

Алена задумалась. Ее мысль с нормальной человеческой логики перешла на ненормальную логику слэпоаналитика. «По теории, — рассуждала она, — слэпы мертворожденных младенцев могут оставаться у матери и передаваться следующему ребенку. Хорошо, если один-два, а если и впрямь имел место подвиг?»

Алена поручила студентам собрать статистику. Ее интересовали особенности людей, рожденных после нескольких выкидышей. Студентам был обещан облегченный экзамен. А, так как получить хорошую оценку у доцента Зайцевой являлось задачей повышенной сложности, все отличники взялись за дело. Трудно представить, откуда они черпали информацию, но гипотеза подтвердилась: люди, рожденные после таких печальных обстоятельств, обладают повышенной энергетикой, которая нередко идет им во вред. Образно говоря, аномалия развития слэпа провоцирует его новые возможности.