Секунданты

– Фр-р-р! – сказал Валька, встряхиваясь. Эпопея с банками явно придумывалась на ходу. – Я же говорю – времени нет. И холодно на углу стоять.

Такой тон обидел бы любую другую девушку.

– Ты не поверишь, но я просто без тебя соскучилась, – тихо ответила Верочка. – Даже во сне тебя видела.

– Может, в другой раз встретимся? – растерянно предложил Валька. – Давай в мастерской, а? Суббота уже скоро.

– В субботу – само собой. Но, Валь, в мастерской же всегда толпа народу. А я так не хочу…

Валька изумился – так откровенно за ним еще не бегали.

И Татьяна, и Надя из бухгалтерии, в сущности, сами проявили инициативу. Но обе сделали это незаметно и ненавязчиво – Валька и в первом, и во втором случае опомнился, уже угодив в интимные отношения. А эта – странная, с толстенной косой и со сдвигом, – как она может такое выделывать?..

И ведь смотрит прямо в глаза, как будто Валька ясно не дал ей понять, что хочет домой.

Она так долго не отводила взгляда, что Вальку наконец словно ошпарило – а если это любовь? Бывает же любовь ни с того ни с сего? И не обязательно числиться со сдвигом, чтобы она на тебя свалилась.

Верочка все смотрела, да еще дышала, приоткрыв рот. Валька в глубине души усмехнулся неожиданной для себя мысли – нельзя, чтобы человеку не ответили на любовь, нельзя, чтобы он понял свою ненужность. И если все дело только в ритуале нечастой близости, если именно это спасет душу человеческую, то, пожалуй, стихи Чесса должны подождать.

– Пошли, – сказал Валька. – А лучше побежали. Я совсем заколел.

И они оказались в той же комнатушке, которая по-немецки называется медхенциммер.

Верочка вытащила откуда-то голубой свитер ручной вязки.

– Надевай. Сейчас чай будет готов.

Свитер был мягкий, пушистый, теплый, соответствующего размера. Валька с удовольствием в него забрался. Он хотел было спросить у Верочки, чья это одежка, но вовремя вспомнил про пятнадцатилетнего братика.

Верочка сервировала на откидном столике. Валька согрелся, к тому же на сей раз он не был голоден, и стало ему бездумно хорошо. Верочка толковала о театральных новостях. Вальку озадачила мысль – а о чем бы толковала в такой ситуации Татьяна? С подругами и родителями она говорила о косметике, колготках и детских болезнях. Как-то так вышло, что с другими мужчинами Татьяна при нем почитай что и не разговаривала. Но ведь есть у нее какой-то аварийный словесный запас для таких случаев?

Валька отвлекся. Верочка почувствовала это и стала искать кассету.

– Поставь Михайловского, – попросил Валька.

– Хорошо. Он тебе нравится?

– Еще бы.

– Жаль, что ты не слышал, как он по-настоящему поет. Кассета – это так…

Верочка задумалась.

– Знаешь, я ведь и влюбилась в него, когда он играл на гитаре и пел, – призналась она. – Мы встретились в одной компании. Там все ребята были такие высокие, спортивные, и Чесс – как кузнечик, нет, действительно, у него локти торчали, как у кузнечика. Все такие крупные, с плечищами, – и Чесс. Ну, поддали ребята, закурили, я на него даже не смотрела, и тут он сел в середине комнаты и ему дали гитару. Когда он запел, я стояла к нему спиной, и мне вдруг стало очень неприятно, даже неловко за него – как он может петь перед людьми таким голосом?..

Верочка помолчала.

– Если тебе неинтересно, скажи, – попросила она. – Может быть, это на самом деле интересно только мне одной.

– Мне тоже, – сказал Валька. – Я вот песни его слушаю, а какой он – даже не представляю.

– Его нетрудно представить хотя бы потому, что у него высокий голос. Если бы такой голос был у здорового дяди, это было бы просто смешно… а Чесс никогда не был смешным. В нем была гармония. Понимаешь? И такой голос, и эти локти в стороны, и это лицо, тонкое и открытое одновременно… не понимаешь?

Валька чуть улыбнулся ей – мол, продолжай.

– Он так пел, что хотелось встать перед ним на колени, встать и смотреть снизу вверх. Когда я поняла это, мне стало страшно. И я уже не могла сдерживать себя. Он так пел, что все подобрались к нему поближе и смотрели на него одинаковыми глазами, сумасшедшими и покорными… понимаешь?

– Ага…

– Я больше не могла, я подошла сзади… на табуретке за его спиной был краешек… вот я и села, и слушала, как он поет, прижавшись к его спине, прямо ухом – к спине… и ничего не понимала, только чувствовала эту спину, и каждое движение рук, но мне даже не пришло в голову, что я могу его обнять.

– А он? – спросил Валька.

– А он пел. Конечно, он почувствовал, что сзади кто-то сидит, но я ему не мешала, и он пел дальше. А потом уже, когда он начинал петь, я даже выходила в другую комнату или коридор, я просто боялась потерять сознание. Я не думала, что можно так полюбить человека.

– А он тебя? Это ведь было бы страшно несправедливо, если бы он ничего не понял, – со вздохом сказал Валька.