Секущая

Дверь вагона с глухим хлопком распахнулась, и оттуда косяком повалились люди. Они мелькали слишком быстро, чтобы можно было разглядеть их лица.

Вдруг мама слегка дернулась и резко обернулась. Девочка крепко вцепилась в платье своими маленькими кулачками и не хотела оборачиваться. Она почуяла горький табачный дым.

Мама буквально оторвала ее ручки от себя. Девочка видела, что она что-то говорит, но не могла ничего разобрать в этой какофонии. Малышка лишь смотрела на дрожащие губы матери, которые что-то говорили мужчине со смольным запахом дерева. Девочка затряслась, когда тяжелая рука опустилась ей на плечо. Сладкий аромат ванили резко развернулся и зашагал в сторону подошедшего поезда, в который забивался новый косяк. Малышка попыталась выдавить из себя крик, но не вышло. Удушающая вонь перегара накрыла ее, перебивая все возможные запахи, и новой волной страха отозвалась по телу. Она безропотно последовала за тянущей рукой, ощущая во рту металлический вкус крови из прокусанной насквозь губы.

Одуванчик

Миловидная девушка лет двадцати заказывает кофе. Уставшая бариста машинально перекладывает салфетки из стопки в стопку.

– Два капучино без добавок.

– Перекусить не желаете?

– Нет, спасибо.

В это время в кофейню тихо и неуклюже вваливается старушка. Скромно потупив взгляд, хромает к витрине.

Пока бариста сонно варит кофе, к девушке приходит молодой человек, которому она брала второй кофе.

Спустя мгновение старушка, что молча разглядывала прилавок, также тихо, как вошла, хватает деньги прямиком из банки с чаевыми. Хватает так шустро и незаметно, что я только подавиться и успел. Хромота чудесным образом исчезает, и она стремительно выходит из кофейни.

– Деньги! Ну в банке! Деньги же, – кричу я бессвязно. Бариста смотрит в только что полную чаевых банку, потом осуждающе смотрит на девушку, что заказывала кофе. Та непонимающе смотрит то на меня, то на бариста.

Бабка уходит в закат.

Поселок в лесу

Сам не заметил, как оказался в чистом и спрятанном от посторонних глаз лесном поселке. Лопавшийся свежий снег под ногами натолкнул меня на скользкие мысли о прошлом, и я не заметил, как миновал вялую преграду в виде полузакрытой двери в заборе. Я все шел и шел, пока не увидел что-то мельтешащее справа периферическим зрением. Худосочный парнишка ступил на асфальт, слившийся белой пеленой с тротуаром, и двинулся на меня с лопатой в руке. Огромная, тяжелая лопата и бессмысленная, легкая улыбка на лице. Странный выдох-крик и «Приходите завтра на праздник» вкапывает меня в землю. Еще шаг в мою сторону и наконец ноги срабатывают, я ускоряюсь и слышу только одну повторяющуюся фразу «Приходите завтра на праздник» с неменяющейся больной улыбкой на лице. Из окна второго этажа домика сзади женщина окликнула парня, и он остановился. Умственно отсталый… Какое облегчение: на праздник идти не обязательно.

Дома, точно, дома! Они же одинаковые! Все, как один. Приземистые, двухэтажные. Разве что разнятся по площади, но все жмутся друг к дружке белыми каменными боками, стискивают улицу с двух сторон и назидательно наблюдают за тобой орнаментом белокаменного креста из-под крыши. Дальше дороги нет.

Старуха на аллее памяти

Выбежал из машины за сигаретами к еле заметному в череде магазинчиков ларьку с обшарпанной вывеской «Табак». Я, как всегда, спешил и судорожно искал огня для будущей затяжки, но взгляд невольно уперся в пожелтевшую бабку. Маленькая, сгорбленная старуха, забытая и никем не замечаемая, прозябала на осенней аллее одиноким листом. Она сидела перед обшарпанным ковром с давно потухшим рисунком, положив голову на ладонь. Сидела и смотрела на прыгающую для нее одной пожухлую вязь рисунка и молча рыдала. Старческое лицо впитывает скорбь жизни так глубоко, что сиюминутное страдание уже не замечаешь… То тут, то там порывистый ветер трепал старый ковер и поношенную одежду на нем невольно сминало, а старуха бережно разглаживала ее и стряхивала принесенную грязь. Руки вот-вот треснут от сухости. Одежда на ковре мужская. Облезлый кожаный портфель, несколько рубах, брюки, какие-то книги и домашняя утварь, застрявшая в глубоком прошлом. Бабка продает последнее. Продает, потому что не может просить. Продает, так как он ушел. Одинокий пожилой джентльмен с улыбкой на лице и в дырявом пиджаке уходит к закату жизни по обочине большой дороги. Уходит к свету. Уходит от старухи, которой остается влачить жалкое существование. Клубы придорожной пыли в последний раз делают его видимым и навсегда заволакивают ее глаза. Больше она не живет. Теперь она спит.

Измятая вчерашняя сигарета в нагрудном кармане, ты будешь последней на сегодня.

Буррито