Селекция

Юрий Лантан Селекция

В просторном кабинете, наполненном ярким светом, тихо играла классическая музыка и пахло лавандой. По мнению Кураторов, цветочные ароматы, как и звуки оркестра приводили в гармонию душевное состояние граждан, но Германа вот уже которую неделю тошнило от приторного душка, а от пиликанья скрипок и фортепиано раскалывалась голова. Он работал в организации, где с навязчивой предупредительностью следили за соблюдением базовых принципов Селекции. Создание трудовой атмосферы, наполненной музыкой и ароматами, было одним из таких условий, и Герман удивлялся, почему раньше они его не раздражали?

— Боюсь, в этом году вы не прошли Диагностику, — вкрадчивый голос Куратора отвлек от размышлений.

Герман перевел взгляд со своих давно не чищеных ботинок на собеседника. Напротив него за широком столом сидел подтянутый мужчина с зачесанными назад седыми волосами и лицом, которое, казалось, светилось изнутри благодушием и участием. Но Герману хотелось вскочить и разбить в кровь эту фальшивую морду. Он сжал кулаки — так, что побелели костяшки, и едва сдержался, чтобы не наброситься на Куратора. Интересно, слышал ли он, как скрипнули зубы Германа?

— Результаты видеонаблюдения и психологического тестирования, а также анализ вашего гормонального фона и мозговой активности показали, что вы находитесь на грани агрессивного поведения, — доверительным тоном продолжал Куратор, поглядывая на встроенный в столешницу дисплей, куда выводилась информация о пройденной Германом Диагностике.

— Я такого за собой не замечал, — стараясь скрыть раздражение в голосе, буркнул Герман. Он знал, к чему клонил Куратор, но признать себя агрессором значило расписаться в собственной непригодности для этого мира.

Куратор улыбнулся уголком губ и, сложив ухоженные ладони на столе, вкрадчиво заглянул в глаза Герману. Взгляд мужчины был ледяным и тусклым, как и свет, лившийся из широкого окна за его спиной. Герман поежился и вновь удивился: почему он не замечал раньше, насколько холоден и неуютен их идеальный мир?

— Герман, посмотрите на себя, — проговорил Куратор. — За последние полгода вы стали носить одежду в темных тонах. В вашей речи появилось больше негативных слов.

— Нет, это не так, — попытался возразить Герман, но тут же осекся, поймав многозначительный взгляд собеседника: Куратор блистал в безупречно выглаженной нежно-голубой рубашке и светлом костюме, Герман же притащился на беседу в темно-серой застиранной футболке и черных джинсах.

— Я закрывал на это глаза и вел дальнейшее наблюдение, — оценив замешательство Германа, с самодовольной улыбкой продолжил Куратор. — В конце концов, выбор гардероба и речевые особенности граждан являются лишь косвенными критериями Селекции. Куда более серьезными оказались отклонения в ежегодной Диагностике: у вас значительно повысился уровень гормонов стресса, а при сканировании мозга я обнаружил критическую активизацию зон, отвечающих за агрессивное поведение. Я уже молчу про чудовищные результаты психологического тестирования.

Герман сглотнул горькую слюну, руки его похолодели, а в груди противно заныло: слова Куратора означали, что он являлся неприемлемым сбоем в программе Селекции.

— Герман, вы находитесь на грани срыва. Уровень вашей агрессии таков, что вы становитесь потенциально опасным для общества. Как вы понимаете, Селекция не может такого допустить. И прежде, чем мы перейдем к решению проблемы, я хочу узнать, что могло стать причиной вашего раздражения?

— Наверное, маленькая зарплата, — огрызнулся Герман.

Куратор приподнял бровь и сухо возразил:

— Ваша должность — одна из самых высокооплачиваемых в обществе.

Это было правдой, и Герман горько усмехнулся: похоже, Куратор даже не уловил сарказма в его словах. Впрочем, настоящая ирония заключалась в том, что сам Герман едва ли понимал причины тоски, раздражения и тихого гнева, омрачавших его существование в последние месяцы. Ему казалось, будто на белоснежную, без единой складки простыню его жизни кто-то капнул чернил, и с каждым днем пятно из тревоги и злости расширялось в размерах, поглощая собою все то, что раньше приносило удовольствие и радость. Безмятежное существование осталось в прошлом, и теперь каждый поступок Германа вызывал в нем волну сомнений и внутреннего протеста. В его работе, которая еще недавно служила для него образцом важного для общества дела, было что-то неправильное, что-то гнилое и низкое, и осознание этого факта отравляло Герману жизнь.

Куратор подался вперед и вкрадчиво сказал:

— Я хочу, чтобы вы поняли простую вещь, Герман. Вы — один из нас, результат многолетней Селекции. И я, будучи вашим Куратором, не могу позволить, чтобы труды сотен гениальных врачей и ученых оказались напрасными. Вам ли этого не понимать? Селекция безупречна, но иногда в ней могут случаться сбои. Любой из них поправим.

Германа раздражал этот разговор: зачем ходить вокруг да около, когда и так понятно, на что намекал Куратор?

— Мне предстоит пройти Коррекцию, — кивнул Герман.