Селенга

Аптекарева кончила и смотрела на нее, несколько недоумевая.

— Садись. «Пять», — сказала Татьяна Сергеевна неуверенно, так как не слышала, что та говорила. — Теперь перейдем к письму. Раскройте классные тетради. Напишите: «Диктант». Слушайте внимательно и пишите без ошибок.

6

Придя домой, Татьяна Сергеевна, как обычно, достала из почтового ящика «Известия», «Пионерскую правду» и сверх того официальное письмо.

Без особого волнения она распечатала письмо и прочла:

«Уважаемая тов. Карелина Т. С. На Ваш запрос сообщаем, что пока, к сожалению…» и т. д. и т. д.

Ее — в который уже раз! — просили указать отчество, год и место рождения, воинское звание и другие возможные данные разыскиваемого лица.

Если бы Карелина знала это, но у нее не осталось даже того единственного письма, разорванного и выброшенного. В памяти сохранилась только подпись:

«Ваша любящая невестка Ирина».

И, несмотря на это, многие люди Красного Креста и других организаций, куда она посылала запросы, старались разыскать, наводили справки, присылали письма: «К сожалению…»

Сколько Лопухиной могло быть лет? Если она осталась жива, она должна быть немного старше Клавы, учительницы биологии.

Квартира остыла за день. Татьяна Сергеевна переоделась, растопила печь, разогрела вчерашний обед. Зимой она готовила сразу на три дня: на холоде долго стоит. Перемыла посуду, подмела пол, не особенно захватывая по углам.

И подумала, что, если теперь все запустить, в комнате станет так, как уже было однажды, — пустота, пыль, только без бриллиантовых серег.

Постучалась бабка Феня, принесла горячих, жареных в масле пирожков в миске, завернутой в полотенце. Это было ее «фирменное блюдо», она считала своим долгом время от времени оделять ими учительницу да заодно посудачить о том о сем.

Фирменным блюдом Татьяны Сергеевны в прежние годы была шарлотка с яблоками, но вот уже много лет, как она перестала ее готовить. Шарлотка ей разонравилась.

Бабка Феня была махонькая, кругленькая, подвижная и говорливая. Почему-то она говорила не «кушайте», а «кушайтё», а так как это слово она употребляла очень часто, без него невозможно было представить бабку Феню:

— Кушайтё, кушайтё на здоровье, уж больно вы похудели, и позаботиться о вас, сердешная, некому.

— Бабушка Феня! — смущенно сказала Татьяна Сергеевна. — Мы, женщины, худеем не потому, что некому о нас заботиться, а когда не о ком нам заботиться…

— Ой, что вы говорите! — всплеснула руками старушка. — Живите себе на здоровье, сама себе хозяюшкой, ни забот, ни хлопот — и не думайте! Как рассудить — до того уж наша бабья доля хлопотная, до того хлопотная, уж и свету божьего не видишь, да вам ведь хорошо, голубка, вам хоть позавидуй, право! Не думайте ни о чем, не печальтесь, кушайте! Я так думаю… — бабка снизила голос до шепота, — что вам нонича черная штундистка снилась, больно вы стонали. А вы не думайте о ней. Бог с ней, старой ведьмой, право, Татьяна Сергеевна!

Учительница улыбнулась.

— Да не снилась мне штундистка! — успокоила она бабку.

А сама вдруг подумала, что штундистка ведь не всегда была старой ведьмой, что когда-то она была розовеньким барским дитем, вроде Аптекаревой, и — как странно — у нее тоже были муж и сын, которые погибли.

— Да что же это! — воскликнула она, ужаснувшись пришедшей мысли. — Они у нее погибли, а потом поселились мы, и у меня тоже погибли!

— Судьба не опрашивает, — вздохнула бабка. — Вот я и говорю: напрасно вы думаете…

— Но ведь погибли!

— То смотря за чего погибать, — не то наивно, не то мудро сказала старушка. — Вы себя с ними на одну доску не ставьте.

Татьяна Сергеевна тупо посмотрела на нее, все еще под впечатлением неестественной, почти суеверной мысли.

— Нехорошие люди были, — вздохнула старушка. — Вы не помните, наверно, а я-то знаю. С двенадцати годов за пятнадцать копеек в день на них стирала бывало, все руки себе ототрешь, придешь в землянку, плачешь, плачешь, а наутро опять. За пятнадцать копеек в день. А подросла — за тридцать копеек вонючие кожи в чанах мешала. Уйдешь затемно — и приволокешься затемно. Такая была жизнь. А чтоб они нас с вами на порог пустили? Едут на фаэтоне, бундючатся, на человека как на быдло глядят, гульба да балы, балы да гульба, я-то знаю, они за свое потому и насмерть стояли… За то они погибали. За золото за свое. Я неученая, да в жизни насмотрелась, другому на три хватило бы…