Сэлфи

– Марина, пойдём отсюда, – я не стал излагать свои выводы спутнице. Кто знает, какие ещё тайны хранит это место.

Своими тревожными мыслями с Мариной я не поделился. Да и зачем нагнетать обстановку подобными вещами, когда находишься в компании милой женщины наедине, да ещё и в таком прекрасном и сказочном по красоте месте, как Каскин. Будучи здесь, надо наслаждаться моментом, а не думать о негативе. Безусловно, вернувшись, домой в Орск, я сообщу о своей находке куда следует, ну а пока об этом можно забыть.

А место это и в правду было сказочным. На слегка холмистой местности, вокруг, насколько хватало взгляда, сосново-берёзовый лес перемежался с бесчисленными полянами и лужайками, которые в силу расстояния можно было принять за безупречно постриженные газоны или поля для гольфа. Окружавшая панорама выглядела столь идеалистично, что больше походила на первоклассную компьютерную графику, нежели на сотворённое природой великолепие.

И вот на фоне этих потрясающих видов, обласканных бархатными лучами заходящего солнца, мы расположились ужинать. На расстеленном на траве байковом одеяле, накрытом сверху столовой клеёнкой появились бутерброды с колбасой и ветчиной, варёный картофель и копчёные куриные окорочка. Была выставлена припасённая бутылка лёгкого красного вина. При виде даже такой нехитрой пищи, наши аппетиты и без того нагулянные в течение дня, буквально удесятерились, и мы с удовольствием поели.

После я занялся разведением костра и принёс из ближайшего лесочка несколько охапок хвороста на случай, если ночью захочется погреться. Затем расстелил карематы и разложил на них спальные мешки. Из портативной акустической колонки приятный голос чтеца вещал полуготическую повесть-сказку Вашингтона Ирвинга «Жених-призрак», что кратно увеличивало наши романтические настроения.

Моя спутница в это время убрала продукты в машину и споласкивала посуду. Увидев, что Марина использовала почти всю воду, какая у нас была, я подумал, что следует сходить сейчас и пополнить её запасы. К тому же и утром, куда приятней приготовить чай сразу проснувшись, чем идти сперва за водой. Озвучив свои соображения, я взял пятилитровую канистру, кружку, чтобы удобнее набирать воду, и отправился к ручью.

Солнце недавно зашло за горизонт, и вся местность наполнилась ещё большей театральной таинственностью. В ложбинки и низины начал стекаться молочный туман, наполняя их каким-то призрачным, казалось фосфорецирующим мерцанием. Спустившись к ручью и наполнив водой тару, я невольно залюбовался окружающей меня красотой. Посмотрел я и на каскинское кладбище, которое было сейчас не далее, как в сотне метров от меня. Туман начал проникать и туда, окутывая старые кресты и ограды белесым влажным покрывалом.

«Интересно, – подумал я, – был ли хоть один посетитель сегодня на этом кладбище? Приезжал ли кто почтить память усопших здесь?» Вряд ли. А ведь целая деревня на протяжении нескольких веков хоронила здесь своих сынов и дочерей, и теперь всё это ушло в прошлое. Поросло быльём. Как несправедлива история…

И тут у меня возникло непреодолимое желание сходить туда, посмотреть, убедиться. Оставив канистру с водой у ручья, я отправился на погост. Путь был недалёким, и уже через десять минут я был на кладбище. Но в каком запустении оно пребывало! Деревянные замшелые кресты, зачастую без поперечных и наклонных планок и наверший, покосившиеся, а большинство и вовсе на земле, истлевшие, сгнившие – они давно превратились в труху. И это притом, что кладбищенский крест это орудие спасения, символ победы жизни над смертью. Какой там! Судя по внешнему виду здешних крестов, всё как раз с точностью до наоборот – именно забвение и смерть – единственные тут победители.

Внутри железных оградок с облупившейся краской росли могучие дубы и сосны, а металлические памятники полностью проржавели на столько, что зачастую невозможно было определить, в какой цвет они были выкрашены. Почти нигде нельзя было прочесть ни имён, ни годов жизни умерших. Грусть и тоскливая печаль переполняли меня. Похоже, я был единственным тут, живим человеком за последние многие годы. И не без боли на душе, глядя на всеобщий тлен и разрушение, я вдруг подумал, что сейчас могли бы чувствовать мёртвые, лежащие здесь. Что, если бы было правдой все разговоры о загробной жизни? О чём бы сейчас переговаривались покойники? Я настолько увлёкся этим вопросом, что незаметно для себя пришёл к весьма авантюрной затее – мне пришло в голову оставить на ночь тут свой телефон с включенным на нём диктофоном. Сначала я отмёл эту мысль, как кощунственную и крамольную, но она настолько завладела моим сознанием, что дальше отмахиваться от неё было не возможно.

«А что здесь такого, – размышлял я, – почему бы и нет? Поставлю диктофон на запись, пусть пишет все кладбищенские звуки, благо памяти флешкарты на это хватит. А утром приду, заберу телефон, а дома в спокойной обстановке прослушаю».