Сэляви

О, Госпожнадзор! О, Воздухоочистка!
Вот и лето. Время без пальто.
Многие ушли… Да вот Хочинский.
Наш простой советский Бельмондо.

О, Госпожнадзор! Нет места, где бы
наши не прорвались голоса.
Господа торопятся на небо,
госпожи проплакали глаза.

Спросит божество: а кто таковский?
Что за дрожь в руках? В глазах ленца?
Встретьте там его по-царски, по-московски.
Это мы к Булату шлем гонца.

Он еще под занавес эпохи,
Что не спето, все ему споет.
А дела у нас не так уж плохи.
А любви опять недостает.

О, Госпожнадзор! О, Воздухоочистка!
Вот и лето. Время без пальто.
Многие ушли… Да вот Хочинский.
Наш простой советский Бельмондо.

* * *

Былое нельзя воротить, а грядущее катится.
Два бога над нами, два бога: покой и комфорт.
А все-таки жаль, что нельзя Александра Аркадьича
Нечаянно встретить в метро «Аэропорт».

Поэт о своем не болеет, он все — об общественном.
Метелям — мести, а капелям — всегда моросить.
А все-таки жаль, что хотя бы о самом существенном
Его самолично нельзя наконец расспросить.

Мы выйдем на воздух, пройдемся и сядем на лавочку.
И будет бежать и спешить Ленинградский проспект.
Возьмется за сердце и скажет спокойно и ласково:
— Какой же в истории вас беспокоит аспект?

Вот майская веточка — белая, будто на выданье,
Давно позабыла уже о минувшей зиме.
— Простите мне, деточка, — скажет он, — все-то я выдумал!
Куда как прекрасно живется на нашей земле!

Мы с лавочки встанем, на этом беседа закончится.
Я тихо пойду, и покой воцарится в душе.
Мне больше спросить у него ничего не захочется,
А если захочется — я не успею уже.

Былое нельзя воротить, а грядущее катится.
Два бога над нами, два бога: покой и комфорт.
А все-таки жаль, что нельзя Александра Аркадьича
Нечаянно встретить в метро «Аэропорт».

* * *