Сэлинджер

Вместо ответа на мой вопрос он сказал: «Откуда вы взяли это старье?» Если я упоминала какие-то темы из интервью, взятого Ширли Блейни, он отвечал, что все это – «старый хлам». Эта начинало сильно раздражать.

– Вы снимали фильм или работали над ним? – спросила я. – Будете ли продолжать эту работу в дальнейшем?»

– Не могли бы мы перейти к каким-то другим вопросам?

– Разумеется. Просто для развлечения спрошу, помните ли вы название судна, на котором работали аниматором?

Он разозлился. Я стала понимать, что ничего не добьюсь. Но название судна он помнил и сказал: «Да, помню. Судно называлось “Kungsholm”». О том, какого рода развлечениями он занимался на судне, он не говорил.

– Вы служили в контрразведке, – сказала я. – На каких языках вы говорите или говорили?

– На французском и немецком, но не очень хорошо. И еще знаю несколько фраз по-польски.

– Учитывая ваше происхождение, почему вы стали писателем?

– Точно не скажу. Не знаю, сможет ли какой-нибудь писатель ответить на этот вопрос. Причины у каждого разные. Писательство – крайне личная деятельность. У каждого писателя свои причины.

– Вы сделали сознательный выбор, став профессиональным писателем, или просто плыли по течению?

– Не знаю, – он сделал долгую паузу. – Действительно не знаю. Просто не знаю.

Дж. Д. Сэлинджер (авторская записка к рассказу «В лодке», журнал Harper’s, апрель 1949 года):

Серьезно я занимаюсь писательством более 10 лет. Будучи очень скромным, я не скажу, что родился писателем, но я определенно родился профессионалом. Не думаю, что избрал карьеру писателя. Просто когда мне исполнилось 18, я начал писать, да так никогда и не прекращал писать. (Возможно, это не совсем правда. Возможно, я все же избрал профессию писателя. Точно не помню: я стал писателем очень быстро – и окончательно)[362].

Бетти Эппс: Я несколько раз спрашивала, пишет ли он. Всякий раз он утверждал, что пишет. Но не вдавался в подробности о характере своих проектов, не рассказывал, пишет ли он рассказы, книги, киносценарии или работает над фильмами. Просто ничего об этом не говорил.

Я задавала вопросы, а он всегда отвечал на них: «Откуда вы все это взяли? Почему задаете мне эти вопросы? Давайте поговорим о писательстве». Он всегда хотел говорить о ремесле писателя.

Сэлинджер не стал рассказывать, написано ли им еще что-нибудь о семье Глассов. Он подчеркивал, что ему надо писать о более важных вещах. Он не собирался писать еще о Глассах.

Дж. Д. Сэлинджер: Заявляю: то, что я пишу сейчас, намного важнее всего, что я написал о Холдене. В моих новых писательских проектах я бьюсь над действительно серьезными вопросами[363].

Бетти Эппс: Я хотела узнать, над какими именно вопросами он бьется. Мой вопрос вызвал у него бурную реакцию.

Дж. Д. Сэлинджер: Мне надоело, что меня хватают за воротник в лифтах, что меня останавливают на улице, устал от людей, лезущих в мое личное пространство. Я четко изложил свою позицию 30 лет назад… Я хочу, чтобы меня оставили в одиночестве, полном одиночестве. Почему мне нельзя жить своей собственной жизнью?

Бетти Эппс: Я спросила, будет ли у «Над пропастью во ржи» продолжение. Он резко ответил: «Нет». Он впал в раздражение, возбуждение. Сказал, что создание Холдена было ошибкой, и если я хочу узнать что-то еще о Холдене, мне следует перечитать роман. Он непоколебимо твердо сказал, что больше Холдена не будет.

Когда мы беседовали о писательском ремесле, он становился более человечным, переставал, кажется, принимать все в штыки. Он определенно думал о ценности писательства, но всегда охранял ворота в свою личную жизнь как во владения писателя. Он сказал, что хотел бы, чтобы «Над пропастью во ржи» никогда не был опубликован. Роман оказал такое страшное воздействие на его жизнь, что он хотел никогда не писать его. В такие моменты возникало ощущение, что разговариваешь с человеком. Но в другие моменты это ощущение исчезало. А в моменты, когда оно было, я думала, что он, пожалуй, отвечает на вопросы честно – рассказывает то, что чувствует, и о чем думает. Его напряженность несколько спала. Пару раз он даже переставал скрещивать руки на груди, но он ни разу, ни разу не вступал в разговор. Никогда прежде не сталкивалась с таким напряженным человеком, с таким пристальным взглядом. Это нервировало. Он даже мигал не так часто, как я от него ожидала. Вообще не мигал, от чего мне было очень не по себе.