Селинунт, или Покои императора

В начале, как я уже сказал, была эта странная встреча в зале медальонов. В моей памяти надолго запечатлелся тот образ, на несколько секунд вписавшийся в зодиакальный круг. Много лет спустя… если подсчитать, что-то около девяти лет… я подумал, что увидел истину в другом зеркале… в той витрине на Пятой авеню. Однако, хотя между этими двумя моментами Сандра стала для меня человеком, занимающим четко определенное место в моей жизни, второе откровение все же не позволило мне окончательно определиться с тем, где ее отражение, а где подлинное лицо, где хитрость, а где более глубокая истина. Значит, это был всего лишь еще один этап в познании наших отношений и того, что связывало меня с ней с самого начала. Этап… простой этап перед отречением, молчанием, радостным приятием молчания.

* * *

До поры до времени перевернув страницу своей жизни, связанную с Атарассо, Жеро пошел дальше. Октябрьское солнце. Невесомое небо. Но в каком расположении духа?

Чтобы в Ад я сошел, о Пандхарнатт!
В том желанье твое, твоя тайная Воля?

Его освобождала ходьба и простор, более действенный, чем все наставления… а еще свобода располагать им по своему усмотрению. Пейзажи Сабины позволяли ему утрясти беспорядок в душе и покончить с заточением, которое, если бы оно продлилось всю зиму в той башне, открытой всем ветрам, непременно довело бы его до ревматизма и сделало ноги ватными. Жеро снова вошел в свой ритм, обрел прежнюю походку — пружинистую, неспешную. На ногах его были знаменитые сандалии, локтем он прижимал свою не менее знаменитую котомку. По меньшей мере я представляю его таким: в латаных джинсах, пончо или робе, эскимосской или венгерской куртке, по-прежнему фотогеничным дикарем лет сорока, но выглядящим на десять лет моложе.

Возможно, я немного переигрываю в деталях, но на странице, следующей непосредственно за уходом из кастелло, много белых пятен, и восполнить эти пробелы я могу, только набросав дальние перспективы, лишенные всякого плана, как всегда и бывало в его жизни. Он был несказанно рад оказаться в чистом поле, хотя ему ничто не мешало отправиться в Рим на автобусе или первым же поездом с ближайшего вокзала. Он испытывал потребность в ходьбе, всегда бывшей для него лучшим способом приведения мыслей в порядок. Готов поспорить, что он неоднократно отклонял предложения шоферов, которые, остановив рядом с ним двойной фургон или сверкающую цистерну с мазутом, приглашали его занять свободное место в кабине. Заметный издалека высокий силуэт ведического паломника на обочине, должно быть, немало интриговал людей, особенно туристов. Держу пари, что тяжелые «Плимуты» и «Форды» с номерами штата Вашингтон или Нью-Мексико замедляли ход, и в окошко, между костюмами, развешанными на плечиках и еще завернутыми в целлофан после химчистки, высовывался объектив фотоаппарата.

Я пытаюсь следовать за ним по Via Salaria, «дороге солнца», на протяжении всего молчаливого пути к Риму. Наверняка он уже хаживал по северной области Абруцци; именно по этой дороге он должен был пойти тремя месяцами раньше, если бы его не задержали. С panino[57] в одной руке и пакетом молока в другой, подставив лицо горизонтальным солнечным лучам, разглаживавшим морщины, он снова стал самим собой, без планов на ближайшее будущее. Даже если у него и оставался горький привкус от пережитого, он ни за что бы не стал проклинать свою жизнь. Возможно, он декламировал сам себе вполголоса поэму о Жемчужине Свами Парамананды, ученика Вивекананды[58]

Глубже нырни!
Нырни еще глубже, ищи!
Возможно, что в первый раз ты ничего не найдешь!

Я часто слышал, как он бормочет эти стихи, и в конце концов нашел полный текст:

Те, кому неведома Тайна,
Над тобою смеяться начнут…
Вера сокровище только поможет найти,
Вера так сотворит, чтобы скрытое Явлено было тебе.

В Риме, в камере хранения вокзала «Термини», его дожидалась плетеная кошелка, отправленная из Турина в начале лета. Нашел он там и своего друга Сатурнадо — наверное, того самого художника, чьи кинетические композиции выставлены у нас в нескольких музеях, в том числе в Нью-Йорке у Гуггенгейма, — и, вероятно, поселился в его мастерской.