Село милосердия

Солдат держал перед собой забинтованную руку и нес ее бережно, как ребенка, только что не баюкал. Вначале рана не очень его беспокоила. Фесенко считал ее пустяковой. Ну чиркнул осколок по предплечью — подумаешь, делов-то. Вот контузия — это да. Но потом не только предплечье, а вся рука воспалилась. Видно, в рану попала инфекция, и боль стала донимать. Да ведь могло быть и хуже…

— Знаем, кто тебя интересует, — хитровато прищурился Тулушев.

— Это ты зря, — пробурчал Фесенко, отводя глаза. — У них все семейство замечательное: что Василий Ерофеевич, что Евдокия Михайловна, даже малец Ванюшка и тот…

— Брось, — перебил Дмитрий, подбрасывая дрова в топку. Вода вот-вот должна была закипеть. — Спишь и во сне видишь небось золотые сережки.

— Какие еще сережки? — рассердился Иван. Врать он не умел, а признаться, что Тулушев попал в точку, было неловко.

— От меня-то что скрывать, — заметил Тулушев. — Да и ребята в курсе, потому как на лице твоем круглом все написано.

— Так Соня мне, можно сказать, жизнь спасла!

Говоря так, Фесенко ничего не придумывал. Когда остатки его взвода в последний раз поднялись в атаку, раненый Иван, не выдержав, тоже выскочил из воронки. Прижимая к груди автомат, успел пробежать метров тридцать и от резкого удара вдруг рухнул на землю. Что-то сверкнуло перед глазами. По руке словно раскаленным прутом стеганули. Еще один взрыв, и его отшвырнуло в сторону. Уткнувшись головой в куст, Иван потерял сознание.

Очнулся от прикосновения чьих-то рук. Открыл глаза и не поверил тому, что увидел. Склонившееся над ним лицо показалось наваждением. Мраморно-белый лоб, глубокие, как омут, глазища… С ума сойти!

— Уйди! — попросил он. — Не береди душу!

Печальная улыбка на склоненном лице обозначила ямочки на щеках.

— Очнись, солдатик, — потрясло «наваждение» за плечи. — Не спи, спать потом будешь…

Он застонал. Опираясь на протянутую руку, встал на колени, потом поднялся, шатаясь, словно пьяный. Сделал шаг, другой, чуть не упал: ноги подгибались.

— Держись, солдатик, и не шуми. Шуметь опасно, — шепнула она. — Пошли, сховаю…

С того дня Ивану действительно снились часто золотые сережки, вдетые в нежные девичьи уши. Разумеется, он ни словом никому об этом не обмолвился и наивно полагал, что окружающие не подозревают о его чувствах. Поэтому Тулушев, угадавший тайну, которая, собственно, ни для кого, в том числе и для Сони, уже секретом давно не была, поверг Фесенко в смятение.

— Тоже друг! — разозлился он. — На твоем месте я бы язык проглотил, а ты распустил его, как баба на базаре!

— Да я ничего, — растерялся Дмитрий. — Прости, коли что не так сказал!

— Ладно, — смягчился Фесенко. Он был отходчив и не умел держать зла. — Только никому ни слова! Говори, чем помочь…

— Куда тебе с одной-то рукой?

— Думаешь, силу совсем растерял? Смотри…

Здоровой рукой Иван схватил кочергу, зажал между колен, согнул ее и тут же вскрикнул от пронзительной боли.

— Ты что делаешь, Фесенко? — раздался гневный окрик. На крыльце стоял Крутских. — Я тебя стараюсь вылечить, руку сберечь, а ты… Дурную силу девать, что ли, некуда? — Крутских поднял согнутую кочергу, увидел расстроенные лица солдат и смягчился: — Зачем же казенное имущество портить?

Лицо Ивана расплылось в улыбке.

— Так я мигом ту кочергу в прежнее состояние верну, доктор. Не серчай…

— Совсем с ума сошел! Хочешь, чтоб рана открылась? А ну, марш на место! — Он повернулся к Тулушеву. — Как с завтраком, Дмитрий?

— Через тридцать минут будет готов.

— Поторопись…

Во двор вихрем влетел Ванюшка и с ходу закричал:

— Доктор, доктор! Там до вас пришли! Лекарка наша Горуновичиха интересуется, как вы с ранеными управляетесь…

Крутских, больше всего боявшийся разоблачения перед ранеными, насупился. Этого только не хватало. Ревизия, черт бы ее побрал! Добро бы начальство какое, а то сельская фельдшерица. Всю картину может изгадить…

Встретил он Горунович настороженно, неприветливо. Даже внешность ее показалась неприятной. Глаза строгие, холодные, глядят с прищуром. И говорит назидательным тоном. То повязка наложена неправильно. Кто вас учил?.. То антисептика не на высоте. Кто же так содержит медикаменты?..

Крутских крепился, хотя сбывались самые худшие его опасения. Грубить женщине — последнее дело, тем более медику, пусть и местному. И все же не выдержал:

— С какой стати вы меня отчитываете, как мальчишку? Спросили бы поначалу, нуждаюсь ли я в вашим советах!

Горунович была оскорблена в лучших чувствах. Она пришла помочь, подсказать… И вот благодарность! Евдокия Степановна круто повернулась и молча пошла прочь.

Крутских долго не мог успокоиться. Ходил вокруг дома, курил и думал. Конечно, у него не семь пядей во лбу. Наверняка погрешности допускает. Но разве правильней было бы оставить людей совсем без помощи? Ведь заявилась эта фельдшерица только сейчас, когда первая помощь раненым уже оказана. Худо-бедно, многие начинают выздоравливать…