Сельская учительница

— Это бесчеловечно, Саша, — с улыбкой упрекнула она. — Мы с вами за целый день даже не присели…

— Валентина Петровна, идея! Сейчас присядем. У дома Лопатиных есть удобная лавочка.

— Вы, наверное, знаете все михайловские лавочки, — сказала Валентина, и ей почему-то стало неприятно и больно от того, что когда-то, быть может, Саша Голованов сидел на той лавочке с Настенькой Зайкиной и вот так же держал ее руку в своей теплой ладони…

— В своем селе я все знаю. Присядемте?

— Нет, нет, уже поздно, уже очень поздно. Папа будет волноваться…

— Валентина Петровна, десять минут, и не больше, если хотите, будем следить за часами, — упрашивал Саша Голованов.

Саша, Саша… Валентина все чаще и чаще думала о нем, но никак не могла разобраться в думах и чувствах к нему. Полюбила? Нет, пожалуй, нет, ей просто хорошо с ним, очень хорошо. Она догадывалась, что из-за Саши злится, придирается к ней в школе Марфа Степановна. И странное дело, от этого он становился милей и дороже. Ей было жалко Настеньку, но опять же странное дело — она теперь не уговаривала Сашу подумать о Настеньке.

37

Проходя мимо почты, Николай Сергеевич вытащил из кармана потертый конверт. Это было письмо, адресованное Гале, Варенькиной матери. Он до сих пор не отправил его.

В первый же день, когда Валентина перешла в отцовский дом, Мария Михайловна сказала мужу:

— Ты не имеешь права скрывать от матери. Ты должен сообщить Галине Григорьевне о дочери.

— Маша, а вдруг она приедет… Наверняка приедет…

— Пусть приезжает, встретим как дорогую гостью, — отвечала Мария Михайловна, а на душе у самой было тревожно-претревожно. Приедет первая жена, мать… Он любил ее когда-то. И кто знает, что будет, если они встретятся вновь… А вдруг он вернется к первой жене, простив ей все обиды? Что будет делать она, Мария Михайловна? Ведь у нее тоже сын…

Точно разгадав эти мысли, Николай Сергеевич осторожно сказал:

— Маша, может быть, все-таки повременим сообщать. Летом отправим к ней в гости Валю. Мне кажется, так лучше.

«Он тоже боится встречи», — подумала Мария Михайловна, а вслух твердо повторила:

— Нет, садись и пиши ей.

Валентина не знала о таких разговорах и тревогах. Однажды она спросила у отца, известно ли ему, где, на какой дороге погибла при бомбежке мама?

— Твоя мама жива, — с непонятной ей грустью ответил он.

— Жива? Моя мама жива? Почему же, почему же вы молчали! — с недоумением воскликнула она.

— Успокойся, доченька. Я запросил адрес, — лукавя, продолжал Николай Сергеевич. — Адрес придет, и мы тогда…

— Поедем к ней, к маме! — обрадовалась она.

После этого разговора он заметил: дочь стала менее стеснительной в его доме. Иногда они поднимали такой шум с братишкой Мишей, что приходилось вмешиваться отцу или матери: «Дети, не шалите!». А дети шалили, хохотали, возились. Валентина полюбила черноглазого, шустрого Мишу и смеялась, когда он говорил:

— А я думал, что ты будешь маленькая.

— Как видишь, не угадал — большая.

— А почему папа всегда называл тебя Варенькой, а ты Валя?

— Потому что раньше я не знала своего имени.

— А я всегда знал, как меня зовут. — И они снова хохотали.

Николай Сергеевич с улыбкой смотрел на детей и порой сам принимал участие в их шалостях, тогда в доме было совсем шумно.

Глядя на них, Мария Михайловна с тревогой думала: «Неужели в один какой-то день все это разрушится…»

Николая Сергеевича радовала деловая обстановка в школе — ни ссор, ни споров по пустякам, все были озабочены: идет к концу последняя четвертая четверть, нужно доделывать недоделанное, наверстать упущенное.

Марфу Степановну будто подменили, она стала совсем другой, не придиралась к Валентине, на днях даже, побывав у нее на уроке, похвалила — хороший урок. Тише было в учительской, и у Надежды Алексеевны снова появилась возможность проверять здесь тетради.

«Наконец-то все пошло на лад», — радовался Николай Сергеевич, и не знал он, что эта тишина перед бурей.

Сегодня приехал заведующий районо, забежал в кабинет и, забыв поздороваться, начал сразу:

— Послушай, Николай Сергеевич, что у тебя произошло?

— Ничего, все нормально, — ответил директор, не понимая тревоги Карасева.

— Очень хорошо! Да ты знаешь ли, какой донос поступил из школы? Меня сегодня вызвал Иван Трифонович и этаким прокурорским голосом спрашивает: «Как же вы дожили до жизни такой?» Я думал, что он имеет в виду ЧП в Березовской школе. Парня там на посевной покалечили. А Иван Трифонович, оказывается, о твоей школе говорил.

— Не святые, имеем недостатки…

— Недостатки? — Карасев отшвырнул подвернувшийся под ноги стул. — Иван Трифонович своими силами решил разобраться, даже мне не доверил. Был ему звонок из области. Понимаешь, что это значит? Слушай, ты посмотри здесь, что да как, приедут ведь…

— Ты же знаешь — мы всегда на виду, чем богаты тем и рады.

— Наивный ты человек. Право слово, наивный. Я кое-что окольными путями успел разузнать. Тебе придется оправдываться.

— Доводилось. Не привыкать.

— Эх, Николай Сергеевич, терла тебя жизнь, терла, да, видно, кое-что осталось недотертым. Ты-то знаешь, как трудно оправдываться!

— Не пугай. Времена теперь другие.