Сельская учительница

— А вот так — за шиворот, коленкой пониже спины — и будьте здоровы. — Назаров сопроводил эти слова жестом, как будто действительно взял кого-то невидимого за шиворот. — Между прочим, другой коленкой я вас бы, Марфа Степановна. Да, да, вас, чтоб не мешали, не строили всякие козни!

Она часто-часто заморгала глазами, силилась что-то сказать и не могла, только беззвучно шамкала ртом, ошарашенно глядя на учителя.

— Давайте пригласим сюда Борозду, — предложил Василий Васильевич. — Пусть сядет с нами, поговорит, спросит. Зачем же играть в прятки!

У Каваргиной вытянулись в ниточку красноватые губы-червячки, изобразив что-то похожее на улыбку.

— Василий Васильевич, вы же знаете, представитель райкома работает, как удобно…

— Кому удобно? Нет, вы мне ответьте, Валерия Анатольевна, кому удобно? — спрашивал Борисов.

— Тише, товарищи, — вмешался директор. — Михаил Корнеевич предлагал созвать нынче открытое партийное собрание. Попросим товарища Борозду прийти на наше собрание и все выясним.

— Правильно, — подтвердил Назаров.

— Я возражаю против собрания, — заявила Марфа Степановна.

— Вот еще выдумывают — мало им собраний, совещаний, заседаний, и так дохнуть некогда, — вспыхнула Подрезова.

— Зачем нам собрание, — отозвался Раков. — Вопрос, мне кажется, не такой уж серьезный, чтобы обсуждать…

— Кузьма Фокич, да как же несерьезный вопрос? — удивленно спросила Надежда Алексеевна. — Ведь честь наша задета, нельзя молчать. Я первая приду на собрание.

Валентина знала: в письме завуча она фигурирует чуть ли не главной виновницей всех школьных бед. Она вспомнила слова Надежды Алексеевны о мстительных людях и готова была с гневом крикнуть в глаза Марфе Степановне, Подрезовой, Каваргиной: «Да какие же вы учителя, если способны на такое!» Обидней всего, что завучем ошельмован директор. Пусть она, Валентина, в чем-то виновата, но причем же тут Николай Сергеевич, который жил только школой?

Она смотрела на тихую, не любившую шума Надежду Алексеевну и радовалась: даже учительница математики и та возмущена… Перевела взгляд на отца. Он храбрился, говорил, что все это досадные мелочи, которые мешают, и нет особых причин для волнений, а Валентина знала: он остро переживает, потому что нарушено нормальное течение школьной жизни.

Когда Лопатин сказал Борозде о собрании и пригласил его присутствовать, тот стал торопливо собирать бумажки в желтую кожаную папку.

— Не уполномочен быть на собрании, — отказался Анатолий Викторович. — Я свое сделал. — И он ушел в правление колхоза, чтобы поскорее уехать домой. Поведение учителей ему не понравилось и не предвещало ничего хорошего. А кроме того, Иван Трифонович ничего не говорил о собрании…

В кабинете было накурено. Николай Сергеевич распахнул окно.

— Ну, секретарь, что будем делать? — спросил он у Лопатина.

— Давайте пригласим на собрание Черкашину.

— Добро. Звони в райком.

38

Сидя в кабине рядом с Бороздой, Саша Голованов видел, как тот бережно поглаживал желтую кожаную папку, лежавшую на коленях.

— Анатолий Викторович, почему же и меня на допрос не вызвали? Я тоже мог бы сообщить кое-что о школе, о Майоровой, — сказал он.

Борозда повернулся к нему, заинтересованно спросил:

— Что именно?

— Многое. Майорова член колхозной комсомольской организации, мы знаем, как она работает.

— Двоек много. Сплошной педагогический брак.

— Были двойки, а теперь их меньше, значительно меньше.

— А почему меньше? Ты, комсомольский вожак, поинтересовался?

— Работает лучше, старается…

— Нет, не поэтому, — отрицательно тряхнул головой Борозда. — Приписками занимается, оценки завышает. Понял, Голованов? Приписки…

— Да чепуха все это. Валентина Петровна человек честный, чистый…

Борозда едко усмехнулся:

— Послушай, Голованов, неужели думаешь, что я не знаю, почему ты защищаешь Майорову. Сам к ней похаживаешь. А?

— Похаживаю и ухаживаю. Вы что же специально приезжали запретить ребятам ухаживать за девушками? Незавидная у вас роль.

— Ты, Голованов, поосторожней, а то я могу намекнуть в райкоме комсомола, чтобы поинтересовались твоим моральным обликом…

С тонким визгом заскрипели тормоза. Машина остановилась.

— В чем дело? — забеспокоился пассажир.

— Приехали. Даю вам возможность бежать в райком комсомола.

— Шутишь, Голованов, — неловко улыбнулся Борозда.

— Нет, не шучу. Выходите из кабины.

— Ты не хулигань, не хулигань, Голованов.

— Не хотите выходить? Поедем назад, в Михайловну. — Саша Голованов крутнул баранку.

— Ты не имеешь права! — повысил голос Анатолий Викторович. — Ты комсомолец…

— Выходите! Я еду в Михайловку. Нам не по пути.

— Я тебе это припомню, Голованов, припомню, — грозил Борозда, вылезая из кабины.

— Вы это любите… Я вас помню еще с пятьдесят девятого. — Саша Голованов резко хлопнул дверцей. Конечно, это мальчишество — высаживать ответственного работника среди дороги, и Борозда ему действительно когда-нибудь припомнит. Но пусть постоит, «поголосует» в степи…

* * *