Сельва не любит чужих

Но всем известно иное: у людей, именуемых ныне двиньг'г'гья, а ранее – мохнорылыми, дгьюнгели водится, причем в количестве изрядном…

Ну что ж, М'куто-счастливчик, лови миг удачи!

– Дгьюнгели? – недоуменно сдвинул брови старый Тарас, красноречиво пожимая плечами. – Но что это, сынку?

М'куто замялся. Удивительно! Как можно, дожив до седых волос и правя родом, не понимать столь очевидных вещей? Видно, недаром говорится, что нет на Тверди людей, умнее народа дгаа…

– Дгьюнгели… – руки Следопыта приподнялись и заколыхались, изображая нечто, похожее на озерную рябь. – Дгьюнгели, почтенный старец, это…

Рябь постепенно перерастала в тайфун.

– Это… это…

– Это дгфью, только похожая на тыкву, – сжалившись над несчастным урюком, подсказал Н'харо, в свою очередь изображая жестами нечто, напоминающее лист бумиана.

– И с кихьюни сбоку, – уточнил Мгамба.

После чего толкования пролились благодатным дождем.

В течение десяти минут Тарасу стало в точности известно, что не каждый ггуангу способен изменить кинт'аффи десятого кргуури, но, в принципе, дм'ль' 'туби тоже не очень соответствует настоящему ктфи, хотя, с другой стороны, можно согласиться с тем, что… тут разъяснения плавно перешли в пляску, каждое па и каждый жест которой был исполнен глубочайшего, предками завещанного смысла, и пляска эта была столь грозна и красива, что вуйк Мамалыг не мог не проникнуться ее мрачной прелестью…

О, если бы все это хоть сколько-то приблизило его к пониманию того, что такое дгьюнгели!

Когда выдохшиеся вконец танцоры успокоились, он торжественно огладил бороду и спросил:

– Уверены ли горные братья, что нужное им имеется в поселке унсов?

Разноголосый хор отозвался утвердительно.

– Добре! – вуйк плавно повел рукой из стороны в сторону. – Пусть, если так, метатель ножей М'куто сам пойдет и возьмет желаемое!

Давно пора было сказать это! Едва лишь прозвучало дозволение, ноздри Следопыта дрогнули и он, принюхиваясь, помчался в дальний конец подворья, к покосившемуся сараю. Нырнул в темный рот полураспахнутой двери. Сгинул. А спустя несколько ударов сердца Великое Мамалыгино огласил звонкий, исступленный, ликующий крик, способный извергнуться только из уст человека дгаа, заполучившего дгьюнгели!

Когда же М'куто возник на пороге и легкой походкой пошагал к столу, бережно неся вожделенное, лица урюков и даже самого сержанта омрачила легчайшая дымка зависти, а унсы удивленно забормотали. Странно! Непонятно! С какой это стати горный воин так радуется обычному казнащо?!

Впрочем, каждому свое.

– Благодарю тебя, почтенный старец, – рухнув на колени перед вуйком, прошептал М'куто. – Отныне я верный сын твой и, если ты потребуешь, а нгуаби позволит, с радостью отдам за тебя жизнь…

Тяжелой ладонью потрепал старый Мамалыга черный хохолок на затылке Следопыта, намотал на палец и дернул, без лишних слов приказывая встать. И обернулся к другому победителю, почти не сомневаясь, какой будет просьба.

Для того чтобы получить самое желанное, не было Пахе нужды рвать жилы, заваливая оола. Оно, самое-самое, и так было уже у него в руках…

Так подумал старый Тарас. Но, как ни странно, ошибся.

Речь парубка была вовсе не об Оксане.

– Ты среди вуйков старшой, отче, – глядя исподлобья, сказал молодой Збырь. – Как ты скажешь, так и будет. Позволь же мне ныне уйти из рода Збырей!

Бородачи приумолкли, прислушиваясь.

Тарас приподнял бровь.

– В какой же род хочешь уйти, сыне?

Он по-прежнему полагал, что дело в Оксане, и ждал ответа, уже прикидывая, какую виру придется платить Збырям за увод столь доброго парубка.

И вновь не угадал.

– А ни в какой, – еще больше наоолился Паха. – Сам желаю быть Предком!

Унсы зароптали.

Такое дозволялось обычаями, но не случалось, почитай, никогда. По доброй воле уйти из рода, отказаться от заступы его и поддержки и ни к какому иному роду не примкнуть – слыханное ли дело? Единожды лишь и было такое в краю унсов, три поколения назад, когда от Чумаков отделились Ищенки, но их-то было трое братьев, а Паха, как ни кинь, один, ровно перст…

– Так дозволишь ли? – настаивал Паха. – Иль нет?

– Ежели обещано, то как не дозволить? – развел руками Тарас. – А хорошо ль подумал?

– Да уж подумал, – буркнул Паха, супясь.

– А вдруг пропадешь?

– А вот не пропаду! – запальчиво выкрикнул парубок, мотнув головою в направлении поверженного буки.

– Что ж, так тому и быть…

Вуйк Мамалыг воздел длани над склонившимся Пахою и резко развел их в стороны, как бы обрывая нити, связывающие молодого унса с родом Збырей.

Хмыкнул в бороду.

– Как пожелал, так и сделался. Со старейшими рода сам все улажу. У тебя ж от сего дня нет Предков, и сам ты единственный Пращур потомству своему. Женку присмотрел ли?

– Эге ж…

Оттопыренные уши парубка заалели, и ясно сделалось Тарасу, что не так уж он ошибался.

– Добре. О том позже. А как род назвать хочешь?

– Га? – похоже, об этом, столь простом, но важнейшем, парубок еще и не задумывался. – Э-э… А что?! Батька Василем звали. Вот по батьку и назовусь!

Он упер руки в боки, задрал лицо к солнцу и громко, явственно наслаждаясь звучанием впервые произносимого, сообщил высокой Выси: