Семь ангелов

Алехин проснулся от оглушительного пения птиц. Солнце неистово рвалось в комнату сквозь наглухо задернутые шторы темно-зеленого бархата. Хрустальные консоли тяжелой барочной люстры поймали несколько лучей и теперь отбрасывали блики по росписям на потолке. В плафоне прихотливой формы была изображена толстушка с розовыми сосками и складчатыми ножками. Она покоилась на облаках в окружении младенцев с крылышками. «Настоящий XVIII век, – зачем-то подумал Алехин, – какой-нибудь Тьеполо. Триумф Венеры». У него затекла левая рука. Казалось, что она была окаменевшей деревяшкой, которая зачем-то лежала под головой и давила на шею. С титаническим трудом Кен вытащил руку, и та бессильно шлепнулась рядом. Солнце слегка позолотило волоски на предплечье. «А руки такие загорелые, волосатые, сильные. Обожаю мужские предплечья», – в сознании неожиданно всплыла абракадабра Ксантиппы. «Так… я в Кап-Ферра, у Лизы. С нами Ксантиппа Пылкая, – Кен поморщился. В голове был невообразимый мусор из слов и ощущений. – Я пошел в парк. Цикады. Устрицы. Хрущобы. Антиной. – Он поднялся и подошел к зеркалу. – Надо меньше пить». Оттуда смотрело голое взъерошенное чудовище со здоровенными мешками под глазами. Лицо заметно округлилось и почернело. «Б…., – прошипел Алехин. – Надо меньше пить, – повторил он. – Член уже не стоит. – Между ног болталось что-то, абсолютно не характерное для обычного алехинского утра. Он зашел в ванную и жадно присосался к крану. Потом смочил волосы, расчесал их и стал искать сигареты. Сознание постепенно возвращалось. – Я видел в парке человека. Он напал на меня. Ой, и Лиза здесь». На кровати явно кто-то был. Из-под одеяла торчали милые темно-русые кудряшки. Алехин бухнулся в постель и прижался к макушке девушки. Облако родного любимого запаха наполнило его силами. «Не все потеряно», – удовлетворенно заметил Кен и слегка отдернул одеяло. Солнце позолотило пушок на точеном плечике. Алехин жарко приник к нему и тут же отпрянул. Что-то было не так. Он потрогал Лизу. Она не шелохнулась. Тогда Алехин стал тормошить и звать ее. В комнате стало оглушительно тихо. Он повернул ее к себе лицом. Лиза бессильно обрушилась на подушку. Глаза были закрыты. Тут он заметил, что она не дышит. Алехин прижался к груди, обтянутой тонкой маечкой. «Холодная. Вся холодная». Он не слышал стука ее сердца. «Лиза!» – закричал Алехин и тряхнул ее. Тело покорно подалось вперед, но голова упала на подушку. «Мертва. Она мертва», – пронеслось в голове главного редактора.

Авиньон, лето Господне 1348, месяца марта 17-й день

Хвала святым апостолам, жива королева Иоанна. Как только чума обрушилась на Аквы, она покинула город и укрылась в небольшом замке, построенном ее дедом. Отсюда королева написала мне письмо, больше заботясь об участи своего Энрико, чем о других делах. Я же, беспокоясь о хрупкости всего в этом мире, приказал ей от имени господина папы немедленно явиться в Авиньон на его суд. Дал ей понять, что папа колеблется и может признать Венгра законным королем Неаполя, если госпожа не попытается его переубедить. Новым письмом вызвал сюда Людовика, чтобы прижал королеву с другой стороны.

Сегодня же прогуливался с понтификом по стенам дворца. Воздух стал совсем теплым. Несмотря на смерть, царившую в городе, там, наверху, жизнь казалась вечной и непобедимой. Голубое небо рассекали стрижи, стремительные в своем полете. Ярко светило теплое солнце, пели птицы, легкий ветерок доносил до нас сладкий запах лугов и трав. Казалось, нет никакой чумы и не было.

– Сын мой, – обратился ко мне понтифик, – уверен ли ты в невиновности королевы, не падет ли ее грех на нас?

– Уверен, святой отец. Королева виновата лишь в том, что не покарала истинного убийцу своего мужа.

– Ну, не за это мы будем ее судить, – лукаво улыбнулся Климент, – нам, хвала Господу, достаточно ответить только на один вопрос: убила или нет.

– Нет, отче, не убивала и не знала о том, что делал Людовик в спальне ее мужа.

– Аминь. За остальное ответит Иоанна перед другим Судией, – папа осенил себя крестным знамением и, помолчав, спросил: – Говорил уже с ней о деле? – В глазах Климента загорелся огонек, который видел я у игроков в кости.

– Рано, отче. Должны довести ее до нужного состояния. Советую вам принять ее холодно и не разговаривать нигде, кроме как в консистории[54], чтобы чувствовала себя подсудимой, но не королевой.

– Хороший из тебя получится папа, – сказал вдруг Климент. Я смиренно склонил голову, ожидая его благословения. Когда получил желаемое, продолжил:

– Вызвал сюда Людовика.

– Господи, зачем? – святой отец поморщился, словно наступил на жабу.

– Знает он о прелюбодеянии Иоанны с камерарием ее Энрико. Королева очень беспокоится о жизни своего наложника. Уверен, что Людовик будет громогласно требовать выдачи несчастного. В своем письме посвятил он три строчки описанию тех пыток, которым намерен предать юношу.

– Похоже, Иоанна попала в надежную западню, – довольно улыбнулся понтифик.

– Видит Бог, сама себя туда загнала.