Семь баллов по Бофорту

Это случайные люди на Чукотке, да и везде, пожалуй, случайные. Катит их нелегкая от прииска к прииску, от поселка к поселку, как послушное перекати-поле. Обтрепываясь в месяцы загулов, множа собой экзотическую касту ленивых приморских «бичей», они урывают жирный куш на рисковых, опасных работах, за которые не берется никто, и тут же «спускают» заработанное с дружками, махнув рукой на изодранные штаны и ботинки. И снова несет их волна беззаботного шалопайства навстречу краткой, случайной удаче. Избалованные, неприкаянные, без корневой системы, они, как правило, не обзаводятся семьей. Ездят себе из поселка в поселок, усиливая тоску по Большой земле, растравляя чемоданную грусть, — частники, кустари, деклассированные одиночки.

Завидев бородачей, Гутников сердито хмурился: «Вот такие портят Чукотку. Человек, чтобы работать, должен осесть на земле…»

Он сам все чаще наведывался в Магадан — выбивал необходимые машины. Завел в колхозе непривычный для Чукотки строжайший учет-расчет. «Не на год размахиваемся. Кое-как ничего не сделаешь…» Нас приглашал:

— Приезжайте через пяток лет, не узнаете Лорино, партийное слово. Будем на государство работать. Раньше Чукотка только брала, теперь попробуем сами давать. Только б техникой подмогли…

Нелегко было, конечно, поверить в столь ближнее освоение Чукотки: еще неухоженная, куда более податливая, лежит перед Чукоткой Сибирь. Но Гутников верил в свои планы. И главное — верили лоринцы. Не потому ли так упрочилось за эти годы дорийское хозяйство и не лежит на нем тяжкий отпечаток северной ущербности?

А в лоринских домах все больше появляется ковров и абажуров. И с абажурами приходит спокойствие.

МЫ ОХОТИМСЯ НА КИТА

Лорино — поселок капитанов. «Китобоец», «привели кита», «нордовый ветер» — это здесь в обиходе.

«Ретивый» ушел на север, к Уэлену, и будет нескоро. Все другие катера тоже ушли на север. Мы слоняемся по поселку и тоскливо смотрим в пустое Берингово море.

В последних лучах солнца нежатся косматые упряжки. Мощные, лобастые вожаки лениво поднимают голову и осматривают паству. Паства спит как мертвая. Вожаки роняют голову на лапы. Иногда спросонья пробуждаются темные инстинкты, и вся стая, вскакивая, налетает на старую собачонку, пробегающую мимо, рвет ей горло, бока, лапы. На гвалт выходит чукчанка в стареньком цветастом платье и швыряет в собак камнем. Линч прекращается. Чукчанка уходит. Вожак провожает ее вероломным, заискивающим взглядом. На краю поселка надсадно воют собаки, привязанные к белому, чуть закругленному столбу — ребру гренландского кита. Что-то им не нравится в этом мире. Выставив клыки, в пыли лежит моржовый череп. Очень хочется взять клыки, но череп тяжелый. В центре поселка чисто, только клочья собачьей шерсти да растрепанные нарты на высоких подставках немного нарушают порядок. Чуть не сбив нас с ног, к берегу прокатился клубок собак — побежали есть кита. И откуда они знают, когда им пора получать свою долю?

Небо розовеет. В домах зажигаются огни, они как прозрачные капли в светлом еще воздухе. Двое чукчей под руки провели захмелевшую старуху, она трясется от смеха, и жидкие косицы прыгают по плечам. Очень сильно пахнет морем — как из бочки с солеными огурцами.

Утром забежал Гутников.

— «Ретивый» здесь, не ушел! Быстрее собирайтесь, они спешат на охоту…

Когда мы выскочили на береговой обрыв, «Ретивый» уже бойко шел в море. Трясясь от отчаяния, мы завопили, как Робинзоны, не замеченные шхуной: «Э-э-эй!» Они пожалели нас. «Ретивый» дал задний ход и, взбивая буруны, подвалил к берегу. Мы скатились прямо на трап.

Море по-прежнему синее, но уже совсем другое, чем с берега, плюхало в корму. Солнце светило холодно и ясно. Чайки на всякий случай провели облет «Ретивого». Крылья весело трещали над головой. Вахтенный дал право руля, и берег попятился. Во-о-он чуть виднеются останки китов на берегу.