Семь баллов по Бофорту

Весь день за стеной, у ледовиков, разливался баян, грустил о подмосковных вечерах и о девчонке во дворе. Летчики смеялись, видно, хорошее было настроение. Мы спрятали пелекена обратно в рукавицу. Пора было идти проситься на борт.

— Михаил Васильевич Цыбин, командир экипажа…

— Очень, очень приятно.

— Евгений Кудряшов, второй пилот.

— Тоже очень приятно.

— Еще раз Евгений, но уже Щеглов.

Они поднимались и раскланивались с подчеркнутой галантностью.

— Георгий Миньков, радист.

— Подпольная кличка…

— Бросьте, ребята…

Куда-то исчез только механик Костя Борисов и нет обоих Анатолиев — гидрологов Криницына и Кудрявцева. Весь экипаж — москвичи, за исключением Толи Криницына, он ленинградец — тот самый красивый паренек в импортном тулупчике с белым воротником, которого мы видели у бухты. Над ним тяготеет рок: третий раз встречает день рождения на Врангеле.

«Миллионер» оказался добрейшим человеком. Он, как и Зайцев, по-домашнему относился к Арктике. И вообще мы заметили, что матерые полярники в чем-то очень сходны между собой, как люди, долго прожившие в одной семье. Михаил Васильевич любил ходить в теплых, по-домашнему уютных ботинках, и незастегнутые медные пряжечки тихо позванивали на ходу. Был он нетороплив, осторожен, спокоен. Все в Арктике и все в небе было ему знакомо. Четырнадцать тысяч часов в воздухе — можно, пожалуй, привыкнуть.

Цыбин согласился вывезти нас с Врангеля.

У каждого летчика есть пилотское свидетельство. Например: «Летчику такому-то разрешается производить полеты командиром корабля самолета АН-2 днем по минимуму № 2. Допускается к ночным полетам командиром самолета АН-2 при минимуме погоды: высота облачности — 600 метров, видимость — 4000 метров, ветер до 16 метров в секунду». Ледовики садятся без площадок, где хотят, и летают в любую погоду, при любых минимумах. Поэтому можно было считать, что вынужденная зимовка на Врангеле на этот раз откладывается.

Звездный жил разгрузкой. Метеорологи, работники разных служб, усталые, с воспаленными глазами, раздраженные и возбужденные, заскакивали изредка в столовую, глотали наскоро жидкий чай и мчались обратно на берег.

На гальке, черной от масла и угля, еще дымились остатки костра для «Астрахани». «Астрахань» выгрузила уголь и ушла. А дальше, за батареями ящиков и бочек, поднимался до неба жирной копотью костер. Не подойти — зажаришься. Это ориентир для «Комсомольска». Его стройное тело качается в бухте, на грузовых стрелах огни. Поодаль от костра, на бревнышке, отдыхают парни из Звездного.

— Идет!

— Подожди, рано еще. Ох, косточки мои трещат!

Темная коробочка с белым лучистым глазом отделяемся от «Комсомольска». Через четверть часа баржа налезает на берег тупым задранным носом. Со скрежетом отпадает железная челюсть, и ребята, схватив металлический трос, прыгают в гулкое, пахнущее мазутом чрево. Трактор, кряча от усталости, разворачивается прямо у нашего носа, пятится назад и рывком выдергивает с баржи тяжеловесную гроздь бочек, нанизанных ребятами на трос. Бочки гремят по гальке, что-то кричат грузчики. Костер, сожрав солярку, заметно тускнеет, ему на подмогу, жужжа, включаются прожектора. От холодного света прожекторов почему-то становится не по себе.

— Правее! Правее! Ну, куда, черт побери, куда лезешь?

Снова вязанку бочек выволакивает с баржи трактор. «Левее! Правее! Давай! Стой! Стой, тебе говорят!»

Потом парни, спотыкаясь, идут к костру ждать следующий рейс. Раз в году все островитяне становятся грузчиками. Сотни тонн груза надо принять, дотянуть до места, сохранить на год. Баржа оборачивается туда-обратно за час. Двадцать четыре раза в сутки, как ткацкий челнок, она снует от корабля к берегу.

У капитана «Комсомольска» глаза лунатика. Всю прошлую ночь он стоял на мостике: ветер раскачал-таки море до шторма. А тут, как торпеды, бродят льдины. Капитан сам уводил корабль от опасных ледовых атак. А утром, как обычно, вахта: двенадцать часов.

— В Сомнительную «Сибирь»-матушка провела, лед тяжелый. Спасибо, шторма разогнали. Всю дорогу штормило.

— Да, вас ждали давно.

— Вы думаете, мы не спешили? Но что поделаешь — Ледовитый…

Валит снег, трюмы прикрывают досками.

— Осторожно, братишки, трюм глубокий! — кричит стармех.

Братишки ходят по скользким ребрышкам досок, ровняют, чтобы не было щелей.

Капитан сказал с горькой усмешкой:

— Эх морюшко-море, в этом году совсем-таки не пустило домой. Пожалуй, откажешься от него…

Измотанные разгрузкой матросы, сменившись с вахты, отправлялись смотреть кино. Им навстречу из душного кинозала выходили взволнованные островитяне: смотрели «Суворова», в порядке культобмена.

А на берегу все те же парни вязали бочки тросом. Небось ладони уже в лоскутья. Не руками разгружают, а нервами, обнаженными нервными волокнами. Зато в поселке уже жарили детям свеженькую картошку.

Утром егерь пригласил нас на отлов бельков: моржи все-таки вышли на Блоссом.

Хотелось, конечно, побывать на моржовом лежбище. Но через час краснокрылый самолет уже качался над проливом Лонга.