Семь баллов по Бофорту

Оленеводы поставили свои яранги через глубокий овраг от поселка зверобоев. Учителя, фельдшеры, заведующие окрестными красными ярангами понимали, что пропасть, вырытая веками между оленными чукчами и анкалин, гораздо глубже и опаснее этого оврага. И именно им, сельским интеллигентам, предстояло сравнять эту пропасть.

Лидию Федоровну Зеленскую чукчи охотно слушали не только потому, что она знала много книжек, умела показывать кино и всегда правильно, красиво говорила — она еще не хуже мужчин охотилась на песца, шила сама торбаза и кухлянки, искусно вялила рыбу, ела, не морщась, копальхен, а ее сыновья дружили с чукотскими детьми и пели чукотские песни. Чукчи слушались ее советов, и в том, что Лорино сейчас — богатейшее хозяйство Чукотки, есть и ее заслуга.

Поглощенная чужими делами, Лидия Федоровна проглядела день, когда в их дружной семье появилась трещина. А когда увидела, оказалось, что уже поздно.

Расставшись с мужем, Лидия Федоровна с тремя маленькими сыновьями переехала из Лорино в Нунямо, небольшой заброшенный поселок у самого входа в залив Лаврентия. Ее выбрали председателем местного колхоза.

У подножия крутого мыса лепились скудные яранги зверобоев, ветер с Берингова моря просолил их насквозь. Лида поселилась в гнилой хибарке, построенной когда-то заезжим купцом. Даже легкий бриз беспрепятственно пронизывал ее насквозь. В пуржливые ночи, предупреждая об опасности, дикой кошкой кричала сирена. Мальчишки, просыпаясь, жались к матери. В такие ночи она укладывала их рядом с собой прямо в торбазиках и пальто. «Спите, сыночки, — приговаривала она над ними, — мамка вас в обиду не даст…» И так хотелось, чтобы кто-то пожалел и ее: слишком большую тяжесть взвалила она на плечи, став единственной на Чукотке женщиной-председателем отсталого зверобойного колхоза.

Утром, накинув брезентовый плащ и натянув высокие сапоги, она выходила в тугой морской ветер провожать на охоту вельботы. Лодки, как призраки, скользили между зеленоватыми льдами. И каждый раз екало сердце: уж больно хрупкими казались они в море. А вскоре с одним из вельботов она проводила на охоту и Генку. Все мальчишки поселка рано или поздно выходили в море. Генка вышел немного раньше других — сел на вельбот и отправился бить моржей. Генке повезло с первого раза: их вельбот подстрелил полтора десятка нерп и двух огромных, пудов по сотне, моржей. Генка прыгал от радости: «Мама, теперь я смогу тебе помогать».

Когда море очищалось ото льда, охота на тюленей прекращалась и начиналось самое опасное — погоня за китами. С пятнадцати лет Генка стал выходить на китов, и Лидия Федоровна, провожая его, просила с бабьей исступленной тоской: «Береги себя, сынок!»

Охота на китов с вельбота — отчаянная штука. Деревянная моторная лодка выходит один на один с быстроходным морским великаном. Удар китового хвоста — и разломанный пополам вельбот камнем идет ко дну. Обычно на кита выходят четыре вельбота. Утомив его погоней, они медленно сближаются и начинают гарпунить. Бросок, еще бросок. Это самый опасный момент. Раненый кит еще долго мчит за собой маленький, беспомощный вельбот. «Береги себя, сынок!» — просила Лидия Федоровна. А Генка смеялся и пел Воинственные чукотские песни.

Зеленская построила в Нунямо первые дома, обзавелась тракторами, чтобы не таскать китовое мясо от берега на плечах, купила катера, куда более быстроходные и надежные, чем скорлупки-вельботы. Имя Лидии Федоровны запестрело в газетах. «Неузнаваемым стал поселок зверобоев Нунямо, — писала «Советская Чукотка». — Никогда не было в этих местах таких высоких трудодней…» Однажды в Наукан, старинное приморское стойбище, куда Зеленская наведывалась с сыном Мишкой за древними талисманами из моржовой кости, каменными ножами и наконечниками для стрел, за ней приехал бригадир китобоев. Председателя колхоза срочно требовали в Магадан. Из Магадана она вернулась с орденом Ленина.

Когда самое тяжелое было уже позади, когда в семью пришло устойчивое, крепкое счастье, как гром среди ясного неба, грянула беда: в нелепой драке, затеянной подвыпившими зверобоями, пьяная пуля сразила Генку, загородившего собою мать.

Тогда ей показалось, что жизнь кончена, надо бежать, скорее бежать от проклятой Чукотки, отнявшей у нее двоих детей. Но от горя нельзя убежать. Только на той земле, которой отдано двадцать лет, которая знала ее и гордилась ею, могли понять глубину ее горя и помочь.

Горе еще ломает, гнет к земле сильную, по-мужски самостоятельную женщину. Разговаривая с нами, Лидия Федоровна то и дело выходила в другую комнату — пила сердечные капли. Но она выстоит, потому что у нее еще двое мальчишек, которых надо вырастить и воспитать, потому что слишком много отдано Чукотке, чтобы вот так все бросить, не завершив.

С ЛЕТЧИКАМИ НЕ ПРОЩАЮТСЯ

Валя был прав: глупо прощаться с летчиком на Чукотке. Утром мы топтались у его машины и заглядывали всем в глаза: нам нужно было в Лорино.

— Как везти — как пассажиров или как груз? — Валя усмехнулся сверху, из кабины.