Семь Чудес Рая

Дудочник протянул свой палец-колбаску и приоткрыл отверстие – крик, которым орошают душевнобольные стены своих вынужденных приютов и лечебниц, вырвавшийся из Экскалибура, вдруг перешел в высокую ноту, не ранящую тем не менее ушные перепонки, но тянущую за собой, ввысь, возносящую, вдохновляющую, словно указующую дорогу к дому.

– Мой Бог… – вырвалось у меня, и песнь летящая резко оборвалась: средний палец опять застучал по дудке свою непрекращающуюся дробь.

Под гипнотическим воздействием моего ночного визави я погрузился в сон во сне.

Рука моя хватается за каменный выступ, тело уже не слушается, безвольно прижимаясь к холодной гранитной чешуе, ноги подкашиваются. Там, впереди, сделай я еще несколько шагов, – вершина мира, цель моего подъема, причина долготерпения и лишений, Грааль, вожделенная чаша. Только подтянуться, доползти, последним усилием воли поднять себя на пьедестал, и я – Артур, но Гордыня шепчет: «Взгляни на пройденный путь, ты уже герой. Смотри, как далеко внизу остались твои преследователи, вкуси плоды своей победы, яви им свое величие». Я оборачиваюсь, бросаю взгляд вниз, и от страха высоты кружится голова, равновесие потеряно, и я низвергаюсь с почти покоренной вершины в пропасть…

Передо мной снова два синих озера невозмутимого дудочника.

– Кого послушать, а кого и не стоит – дело интуиции, – выговаривает он мне и погружает мое сознание в следующее видение.

Рожок герольда взбадривает моего коня вперед шпор, забрало опущено, копье в боевой позиции – мы начинаем. Оруженосец, славный малый, показывает мне большой палец, благословляя на победу. Секунда, другая и вот в прорезях стальной вуали я вижу противника, несущегося мне навстречу.

– Целься в голову таранным ударом, чтоб наверняка, – вопит злость.

– Нет, в грудь, тогда не промахнешься, – возражает ей недоверие.

– При сближении пригнись, уйди от его удара, – шепчет страх.

– Негоже склоняться перед врагом, подними забрало, – требует гордыня.

Я начинаю путаться в подсказках, левая рука дает слабину, трензель провисает, копье начинает рыскать вверх-вниз, меняя целеполагание, до столкновения один миг… Я выныриваю из кошмара в объятия пучеглазого посредника.

– Сколько помощников, – язвительно заявил он. – Все они старательно замуровывали камень за камнем, слово за словом, твое вдохновение.

– Я выиграл турнир?

– Будь ты вдохновлен, копье в руках оказалось бы легче пушинки и точнее глаза опытной швеи, ежедневно вдевающей нить в игольное ушко.

– Значит, мой противник выиграл турнир?

Дудочник помедлил с ответом:

– У него тоже нет вдохновения.

– А если бы было у нас обоих? – успокоившись, поинтересовался я.

– Ваши копья встретились бы, наконечник в наконечник, – не умеющий моргать пучеглаз пристально смотрел на меня. – Так рождаются звезды.

– И что произошло бы? – я пропустил мимо ушей последнюю фразу.

– Синтез, – загадочно произнес дудочник и взглядом показал на мой средний палец: он перестал дрожать и приподнялся над отверстием. Я проснулся.

Пробуждение случилось бодрящим. Шлейф от ночного разговора на тему вдохновения вообще и как его достичь в частности рассеялся перед моими глазами, явив реалистичную картину бытия – на мне комплект доспехов, подо мной снаряженный конь в галопе, и впереди, на расстоянии вытянутой руки, наконечник копья, нацеленный мне в переносицу. Удар…

Отплевываясь от липкой грязи, брызнувшей в лицо через щели забрала, неожиданно для самого себя под восторженный рев присутствующих я задал вопрос: «А куда смотрит Бог?», понимая, что ответа мне придется ждать до вечера.

Остаток дня я провел, понуро вернувшись на прежние позиции эволюционного развития – беспокоясь, появится ли в моем сне посредник, страшась за состояние внутренних органов после знаменательного падения, проклиная весь мир с его привычкой одурманивать сознание в самые неподходящие моменты и ругаясь на тех, кто придумал рыцарские турниры, ристалища и дам сердца, вечно вздыхающих по поводу и без оного.

В общем, целый отряд дудочников вряд ли мог бы оторвать сейчас хоть один мой палец от экскалибуровых дыр. Наконец, хвала ему, погонщик Морфей загнал надоевшее пастись на небесных пастбищах солнце в стойло, и я сомкнул веки.

– Почему я повержен? – прозвучал мой вопрос сразу же, как только всплыли в сознании озероподобные очи дудочника.

– Ты поспешил с вознесением, – спокойно ответил мой бледноликий собеседник.

– Но мне казалось… – я задохнулся от возмущения.

– Ты не освободил седьмую ноту.

Дудочник нравоучительно постучал по последнему отверстию своей «колбаской»:

– Неодухотворенное умение, мастерство и даже гениальность – всего лишь перевернутая вершина. Человеческому существу только кажется, что оно взбирается по эволюционной лестнице, на самом деле вы спускаетесь по ступеням вниз. Это погружение задумано абсолютом – он, разделенный в безупречной славе и чистоте, достигает новых высот, понизив свои вибрации до предела, которого позволит себе. Единый, он быстр и светел, разделенный – медленен и затемнен.

– Мне сложно понять слова твои, – признался посреднику я, ощущая даже во сне головную боль.