Семь дней до Мегиддо

Тут был уцелевший угол здания. Две сходящиеся стены, над ними чуть накренившаяся, но вроде как прочно застрявшая потолочная плита. Дождь стекал с неё водяным занавесом, за которым дрожал огонёк костра.

Мы переглянулись — и прошли через завесу.

Как ни странно, но тут оказалось почти уютно!

Пол был аккуратно закрыт досками и сух. Маленький костёр горел в какой-то здоровой гнутой железке, напоминающей мангал. У стены стоял кожаный диванчик, весь рваный, затёртый, но в целом вполне годящийся для сна. На диванчике валялось несколько книг и грубое шерстяное одеяло.

Бомж сидел перед костром на корточках и жарил сосиску, наколотую на металлический прут. Рядом стояла бутылка водки (о, кто бы сомневался!), открытый пакет с нарезанным хлебом, пластиковая упаковка сосисок, литровая бутылка лимонада «Буратино» и три одноразовых стаканчика.

— Друг мой добрый, сегодня пришедший в мой дом,

Отобедай со мною за скромным столом! — воскликнул бомж, глядя на нас.

— Вы нас ждали? — удивился я, принюхиваясь. Как ни странно, ничем неприятным не пахло. Только жареной сосиской.

— Мудрый человек всегда ждёт кого-то! — бомж широко улыбнулся.

А зубы-то у него в прекрасном состоянии! Слишком белые для настоящих, пожалуй… Импланты? У бомжа?

Он и одет теперь был иначе — в спортивный костюм, кроссовки, на голове бейсболка. Ещё бы побриться и постричься…

Мы с Миланой присели у костра.

— С нашей встречи небеса мне покровительствуют! — сообщил бомж, верно оценив мой взгляд. — У меня скромные запросы. Я хорошо питаюсь, пью вкусные напитки и живу в центре прекрасного города!

Как-то не походил он на агента под прикрытием.

На посланника иной цивилизации, впрочем, ещё меньше.

— Но что это я? — спросил бомж. — Гости за столом, а чаши не наполнены!

Он стряхнул поджаренную сосиску на край железного противня и сноровисто разлил водку по стаканчикам. Себе — грамм сто, Милане поменьше, ну а мне на самом донце. Произнёс:

— Два-три дня, что ты здесь, будь за чашей, иль мирно дремли,

Иль вкушай в сладкой неге плоды благодатной земли.

Я, конечно, не собирался провести здесь «два-три дня». Водку пить тем более. Да и сосиска внушала мне подозрения.

— Мы только что из-за стола, — сказал я.

— Вижу! Невзгоды научили меня отличать голодных людей от сытых. Это полезное умение, добрые гости! Но испить глоток и преломить кусочек хлеба с хозяином — долг гостя, такой же, как долг хозяина — накрыть стол.

Ох, кто бы он ни был, но по общению явно истосковался…

Милана первой взяла стаканчик. Я обречённо потянулся за своим. Под благостным взглядом бомжа мы отломили немного хлеба и положили сверху по кусочку горячей сосиски.

— Ну, за знакомство, — неожиданно деловито сказал бомж. И опрокинул свой стаканчик, будто воду пил.

Я с сомнением глотнул. Может, там вовсе не водка?

Водка…

Ещё и дрянная, вонючая, тёплая…

Я торопливо заел. Сосиска оказалась лучше, чем я боялся.

— Вы стихи читаете всё время, — сказала Милана. — Вы поэт?

— Я? — бомж растроганно посмотрел на неё. — Спасибо, милая дева! Хотел бы я быть поэтом! Я лишь читатель. А стихи — великого Низами Гянджеви, коего считают своим и потомки персов, и жители Азербайджана…

— Вы азербайджанец?

— Я? — бомж растерялся. — Русский я. Андрей меня зовут. Русский, гражданин Вселенной, если угодно, то есть космополит, но духом русский я…

Он задумчиво почесал живот. Добавил:

— Или же председатель земного шара, как называл себя Хлебников Велимир, поэт величайший из забытых… но все они нынче забыты, и всех я люблю…

Вот что это? Про «гражданин Вселенной» и «председатель земного шара»? Слова безумца или намёк?

— А Низами больше всех любите? — спросила Милана. Она выпила водку на удивление спокойно, даже не поморщившись.

— Не то, чтобы больше… — смутился бомж. — Но мы же на его территории, у памятника его! А значит, дух поэта может витать вокруг, и приятно ему будет слышать свои слова, пусть и переведённые с персидского, а также мои недостойные подражания…

Он плеснул себе ещё водки. Взглядом спросил нас, всё понял и наливать больше не стал.

И что делать? Пить дальше водку, пока его не срубит?

— Я хочу вам сказать… — начал я.

Бомж Андрей замер, выжидающе глядя на меня.

— Жизнь очень несправедлива, — сказал я. — Наверное, иначе невозможно. Сильный всегда будет помыкать слабым, грязную работу всегда будут делать чужими руками. Это не сразу понимаешь, а некоторые ухитряются вообще не понять. Я вот понял. Не то, чтобы смирился, но понял — это то, с чем можно бороться всю жизнь, зная, что не победишь. Хотя бороться всё равно надо! Но есть такие вещи, которых не должно быть. Даже в несправедливом мире. У человека всегда должен быть выбор. Как поступить, бороться или сдаться, на чьей быть стороне. А этот выбор можно делать, только если ты к нему готов. Нельзя его делать в детстве, нельзя его делать за детей. Так, как сейчас с Изменёнными — нельзя. Это хуже несправедливости, это бесчестно.

Я помолчал, думая, что ещё сказать? Ну, на тот случай, если я всё-таки схватился за правильную соломинку и этот «гражданин Вселенной» на самом деле не человек и что-то может сделать…