Семь дней счастливого детства

– Ленка, я сдаюсь! Выходи, где ты?! – послышался растерянно-испуганный голос Надежды.

Чувствуя, как расплываются в улыбке губы, – «Ур-р-р-ра-а-а!.. Победа!» – уже не заботясь о крапиве и мечтая только о том, чтобы отогнать скорее от себя звенящую мошкару, встаю в полный рост.

– Я здесь! Тут я!.. – и, гордо взглянув с возвышенности на недоумённо озирающихся противников, изо всех сил размахивая руками, начинаю напролом ломиться скорее прочь из ненавистных зарослей, сбегая от вставшего вместе со мной облака гнуса.

Улепётывая со всех ног от мошкары, подлетаю к нашей ватаге и слышу ошеломлённо-одобрительный присвист и возглас потрясённого моим героизмом Сашки:

– Ну ты молорик! Ох и чесаться же будет…

Но уважение в словах Александра, моей давнишней симпатии, от которых ещё вчера я мысленно прыгала бы до потолка, сейчас меня не очень-то радует. Так же, как и столь долгожданная победа. Наконец-то отогнав от себя основную тучу мошек, я вдруг в полную силу ощущаю, как горит всё тело, и вижу со стороны свои руки и ноги, покрытые стремительно набухающими волдырями всевозможных размеров. Девчонки рядом сочувствующе сопят, пытаясь вытащить намертво запутавшийся в моих волосах репейник.

Эпизод 2. Сарафаны и речка

Сижу на старом деревянном плотике, болтая загорелыми ногами в мутной зелено-белёсой воде. Говорят, раньше в нашей речке вода была прозрачная-прозрачная, и в ней водились раки. Но потом выше по течению построили молочный завод, и всё изменилось. Я же другой речку не застала. Сколько себя помню, неширокая, всего метра три, но довольно глубокая речка постоянно цвела несмотря на достаточно быстрое и холодное течение.

Мои товарищи бесятся в воде, плещутся, играют в салки-нырялки. Они плавают уже давно, и у многих губы отливают синевой. Был бы кто из взрослых поблизости, давно выгнали бы на берег отогреваться, но мы предоставлены сами себе. Брызги периодически долетают до меня, и я уже почти полностью мокрая, однако в такую жару это даже приятно. После вчерашнего расчёсанные укусы до сих пор зудят, хотя бабушка и обработала их вечером «Огуречным» одеколоном так щедро, что мои вопли слышала, наверное, вся деревня. Ужасно хочется залезть в воду! Прохлада наверняка успокоила бы этот нестерпимый зуд. Мне уже восемь, но я – «городская», и всё ещё не умею плавать. А с нашей стороны с берега захода нет, речка здесь слишком глубокая и сразу скрывает с головой, поэтому можно только нырять с плотика. Вот и остаётся что сидеть, с завистью наблюдая за играми других, да болтать в холодной воде сплошь покусанными ногами.

Хорошо Надежде! Она на полтора года старше, и прошлым летом вместе со своими родителями ездила на МОРЕ. Там Надька научилась плавать и теперь барахтается вместе со всеми в воде. А мне завидно. Море я ни разу в жизни не видела и плавать не умею.

Сидеть одной скучно и неинтересно. Я встаю. Мокрый голубой сарафан с незатейливым рисунком в мелкий цветочек облепил тело, сковывая движения. Ну и хорошо, будет повод переодеться. Я этот сарафан, сшитый бабушкой на старой ножной швейной машинке, терпеть не могу! Он совсем немодный. Даже в бабушкиной деревне уже никто не носит сарафаны, кроме нас с Надькой. Папина мама сшила их сама: и мне, и Надежде. Два совершенно одинаковых и очень простых – чуть расширенная книзу труба и две лямки. Мы их носим лишь потому, что не хочется обижать бабушку, – сказать, что сарафаны нам не нравятся, язык не поворачивается. Но это не мешает нам пользоваться всевозможными предлогами, только чтобы надевать их как можно реже.