Семь дней страсти

Долг. Несмотря на все обстоятельства, он все еще надеялся на что-то большее.

Вместо того чтобы сказать этому человеку, что его дочь совершенно несчастна, Николас склонил голову:

— Пожалуйста, попрощайтесь за меня с вашей женой и дочерью. Мне, как всегда, было очень приятно.

— Милорд, — слегка поклонился Брандисс.

Как и сказала леди Авалон, Брандисс во всем был настоящим джентльменом хотя и являлся успешным купцом. Но именно это обстоятельство довольно сильно разочаровало Николаса. Он надеялся, что, женившись, окажется в сердечной, спокойной семье. Но они не могли позволить себе расслабляться. Эта семья шла в гору; чудачества, скандалы и даже удовольствия в жизни не могли сравниться с этим. Виконт был всего лишь средством для достижения целей. Его чувства в расчет не брались.

Экипаж виконта нуждался в серьезном ремонте. Выйдя на улицу и услышав его скрип, Ланкастер задумался, сколько он еще прослужит. Из-за старых пружин ездить было некомфортно, но, по крайней мере, ему больше не было стыдно за внешний вид экипажа. Его конюх решил проблему с облупившейся краской на гербе. Он полностью ее соскреб и перекрасил дверцу. Очевидный признак бедности исчез под несколькими мазками кисти. Эх, если бы все остальные проблемы можно было решить так же легко.

— Милорд, — пробормотал, кланяясь, дворецкий.

На его лице не было ни единой морщинки, в каштановых волосах — ни одного седого волоса. Другими словами, он был слишком молод для дворецкого, но его услуги обходились дешево, он был энергичен и смышлен. Да и сам Ланкастер в свои двадцать пять был немного молод для виконта с таким грузом долгов.

— Бикс, надеюсь, ты хорошо провел вечер.

Николас прошел в холл.

— Да, сэр. Очень хорошо. Приехал лорд Гейнсбрро, и я разместил его в Белой комнате.

Гейнсборо. Проклятие. У Ланкастера совершенно не было настроения развлекать старика сегодня вечером.

— Сэр? Сообщить ему, что вы приехали домой?

— Нет, — оборвал его Ланкастер, но тут же смягчился. — Нет, я…

Черт. Каким бы несчастным он себя ничувствовал, но не мог отправить домой одинокого вдовца.

— Дай мне минутку, Бикс. Приятное общество очень утомляет.

Он отдал сюртук и шляпу и прошел в свой кабинет. Специальный бокал для бренди ждал виконта на маленьком столике рядом с письменным столом. Он наполнил его и опустился в кресло.

Виконт лениво просматривал почту, потягивая бренди. Дружественное письмо от женщины, которая короткое время была его любовницей. Небрежная записка от герцога Сомерхарта, в которой он подтверждал, что они с молодой женой приедут на грядущую свадьбу, хотя сам Николас подозревал, что только герцогиня действительно будет рада приехать. Эта мысль вызвала у него легкую улыбку.

Две записки от кредиторов. Хотя теперь, после помолвки с дочерью самого богатого в Лондоне импортера шелка, они стали немного дружелюбнее. Он сразу бросил их в корзину для мусора, потом немного подумал, достал назад, чтобы спрятать в углу стола прадеда в качестве напоминания. Виконт не был свободен и не мог позволить себе забыть.

Его отец получил в наследство имение, находящееся на грани разорения, и быстро довершил дело, не побеспокоившись сообщить об этом своему наследнику. Видимо, решил, что сын еще слишком молод, чтобы переживать по этому поводу. Ведь Ланкастер стал наследником в двадцать три года.

Он опять наполнил бокал бренди и взял последнее письмо.

Оно пришло от экономки из Кантри-Мэнора, самого маленького из его поместий и единственного, которое хоть как-то сводило концы с концами. Только бы ничего не случилось с овцами, подумал Николас. За это поместье он совершенно не волновался и даже не посещал его последние десять лет. Сделав еще один глоток бренди, Ланкастер открыл письмо.

Напиток обжигал горло, а он читал письмо, не понимая значения фраз. Чушь какая-то. Он прочитал письмо еще раз, и его сердце оборвалось.

«Мне жаль сообщить вам… Я знаю, вы когда-то были близки…».

Умерла мисс Синтия Мерриторп.

Очень печальная новость. Ей было не больше двадцати одного года. Но что могло произойти? Несчастный случай? Болезнь?

Николас обхватил голову руками. Все внутри у него сжалось, но виной тому были не воспоминания о Синтии. Причина была в самом письме, которое явно свидетельствовало о том, что мир рушится.

«А ты думал, что хуже быть не может, — прозвучал внутренний голос. — А на самом деле… Твои неприятности нельзя сравнить с бедой Синтии Мерриторп, эгоист». Эта мысль отрезвила Ланкастера.

Она никогда не была замужем. Никогда не покидала Йоркшир. Короткая и одинокая жизнь.

Он думал, что она превратится в привлекательную молодую женщину, что ее мудрый взгляд и упрямый подбородок скорее подойдут женскому лицу, чем детскому. Как он ошибался. Она умерла незамужней. Но в юности она была такой энергичной. Честной и открытой, независимой и миролюбивой. Совершенно непохожей на Имоджин Брандисс.

От этой мысли его передернуло, и он допил бренди.