Читаем Семь дней творения полностью

- Лежи - не лежи, годов мне никто не убавит. - Он внезапно оживился, костистое лицо его пошло взволнованными пятнами. - Ты не думай, у нас скотина - одна к одной... Рекордисток полдюжины и все - стельные... Не пожалеешь... К примеру, хоть Ромашку взять, дорогого стоит... Сементалка!.. Еще Дорофей Карпов - крепкий мужик наш - породу эту завез из самой Костро-мы. Карпова энтого мир в Сибирю услал, а хозяйство его в артель пошло. Так мы и разжились...

А вот нынче задарма дохнут... Уж ты поимей сочувствие, возьми.

- Да взять-то можно. - Андрея вдруг обожгло рискованное, но заманчивое соображение. Однако, еще не укрепившись в нем, он мялся и осторожничал. Только без надобности это. Малость очухаешься и пойдешь за милую душу. Еще и нас обставишь.

- Чудак ты, малый. Говорю тебе, старый я. Года кость проели, откуда силе быть?

Где-то в глубине души Андрея еще грызла совесть, но соблазн был настолько велик, что он, наконец, махнул на все рукой и решился. Принимая от старика подорожную опись, он лихорадоч-но прикидывал: "Почти сорок голов! Весь падеж покрыть можно, еще и останется. Война все спишет. Не себе же - государству! Расписку, правда, придется дать. Ну да Бог не выдаст, свинья не съест, выкручусь!"

- Хворые есть?

- Ни, ни! - Бородач даже обиделся, засопел еще чаще. - Сам врачую. Сроду без коновалов обходился. Чай не чужое, свое - артельное. Опосля всю, как есть, сами заберем, нам обмен ни к чему. Себе дороже.

- Объяснение написать сумеешь?

- Не обучался я, малый, грамоте. Ты уж как-нито по совести оборудуй.

Удача сама шла Андрею в руки. Последние сомнения заглохли в нем, и он, возбужденно холодея, заторопился:

- Гляну пойду для порядка на животину твою. Потом и порешим А то, вроде, как кота в мешке обговариваю.

- Не сумлевайся, в полной справности скотина,- кивнул тот одобрительно. - А проверить - проверь. Порядок во всем нужен.

Дуда, до сих пор не проронивший ни слова, сопровождая Андрея к соседскому загону, неожиданно сказал:

- Не дело ты задумал, Васильич.

- Не каркай, Филя. - Если еще минуту назад им и могло бы еще овладеть раскаяние, но упрек Дуды лишь подхлестнул его. - Не твоего ума дело.

- Украсть большого ума не надобно. - Обычно квелое лицо Дуды замкнуто окаменело. - Обездолил человека и пошел себе дальше, поминай, как звали.

- Что ты мелешь! - Злость неправоты подхватила и понесла его. - Кого я там обездолил? Что я, для себя стараюсь, что ли? Об себе одном думаю? Прикинь дурьей своей башкой, какая мне корысть? Какой резон?

- Оно, можа, и вправду не для себя,- упрямо настаивал тот,- а выходит по всему, что все одно свой интерес на перьвом месте. Потому как себя отличить хочешь и, от того самого, выгоду получить. И все вы, которые наверху, так-то. Обчественную пользу блюдете, да таким манером, чтобы себя не обидеть.

- В случае чего, ваш брат в стороне, а холку нам подставлять.

- А ты не подставляй, за ради Бога, как-нето сами обойдемся, лишь бы ослобонили вы нас от своего глазу да и рта заодно. - Искательно смягчаясь, он повернулся к Андрею. - Я к тебе, Васильич, полное доверие имел. Кондровских прогнал? Ладно. Прокопия Федоровича обидел? Бог простит. Скотину в общую кучу собрать велел? Значит, польза есть. А каково нам было своих чистопородных со всякими обсевками мешать? На веру тебя брали, думали, за тобой не пропадет. Так ты теперича и обокрасть норовишь человека нашими молитвами. Нет, Васильич, этим разом мы несогласные. Скотина нам наша известная, что по маткам, что по запаху, враз отличим. А с дедом этим твоя совесть, тебе и ответ держать перед Господом. Не боись, разговор наш промеж нами. Артельщикам я другим манером дело растолкую. Бывай.

Дуда взял прямиком через луг, шагал широко, ступал твердо, словом, двигался, как человек, неожиданно обретший собственную силу и значение. И, перед этой спокойной уверенностью, власть, какой и жив и силен был Андрей, показалась ему незначительной и пустой. Поэтому, когда дорогой его нагнал ветеринар и с обычной своей вопросительностью взглянул ему в глаза, он, угрюмо отворотившись от старика, приказал:

- Примите у деда скотину. Расписку заверьте по форме. И отнесите ему, пускай не тревожит-ся, доведем его скотину до места без убытка.

Сказал и пошел, и первая же копна лугового сена приняла его, и он сразу же забылся в ней тревожным и переменчивым сном...

Ехал он лесом, куда-то в сторону зарева, полыхавшего над верхушками дальних деревьев. Гнал коня, торопился, чтобы успеть до наступления ночи. Но внезапно из-за поворота навстречу ему вышел Филя Дуда и, подняв руку, остановил его: "Поздно, Васильич, сгорело давно все дотла". Но Андрей, не слушая его, погнал дальше. А вдогонку ему понесся жалобный зов Александры: "Пожале-е-й, Андреюшка-а-а!..

Приходя в себя, Андрей со взволнованным содроганием почувствовал на своем лице дыхание Александры:

- Не спишь?

- Увидют!

- Мне-то что!

- Люди же. - От волнения у него едва попадал зуб на зуб. - Им для того и глаза дадены, чтобы глядеть. Сегодня на слабине возьмут, завтра на шею сядут.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза