Семь дней в Гималаях

Если ты полон сияющей радостью, ты сразу увидишь в человеке чудо: он слит с гармонией, он идет в ней, несет в себе ее, хотя сам этого не видит. И каждый не видит по разным причинам. Один — потому, что карма держит его цепко и никак он не может освободиться от страха, жадности и ревности, которым служил долгие годы. Другой не может вырваться из ряда предрассудков долга и личной любви. Третий топчется в лабиринте узкого ума и не может вырваться из него и попасть в творчество интуиции. Четвертый завалил себе выход к освобождению, бегая весь день по добрым делам, а дома сея муть и раздражение и т. д.

Не забудь вовек: все — в человеке. И только он один — творец своего пути. Вернее, каждый человек есть путь, и этот путь настолько близок к творчеству Единой Жизни, насколько смог освободить ее в себе человек».

Сделать визит Святославу Николаевичу нам не пришлось. Ровно за час до назначенного срока Святослав Николаевич появился у нас. Он был в полуфренче стального цвета (на мой взгляд, очень удобный костюм хотя бы потому, что не нужен галстук). При дневном свете я лучше рассмотрел его живое и энергичное лицо, знакомое мне по фотографиям. Карие глаза, уходящие вглубь, которые могли обретать жесткое металлическое выражение (как это было накануне), сейчас поблескивали веселыми, добродушными искорками.

Он извинился за вчерашнее недоразумение.

— Что вы! — отвел я его извинения. — Это я должен просить прощения за то, что вторгся в дом столь экстравагантным способом.

— Считайте, что это весть из России, — я протянул Святославу Николаевичу книгу стихов его отца: маленький томик в белом балакроне. — Может, она окажется той ласточкой, что сделает весну.

Святослав Николаевич объявил, что пришел забрать нас с собой. Гости уехали довольно рано. Комнаты для нас готовы.

Мы попытались расплатиться за ночлег в Рест Хаузе, но Святослав Николаевич решительно воспротивился: «Со вчерашнего дня вы — мои гости». Мы простились со старинным замком, оставив в нем на неопределенное время — Святослав Николаевич обо всем договорился — нашего шофера-непальца.

Девика Рани, юная и одухотворенная красота которой хорошо известна по портретам работы ее мужа, встретила нас в высшей степени приветливо. Она была в ярком праздничном сари, в волосах — гвоздика. Сокрушенно разводя руками, она сообщила, что такой казус, чтоб некуда было поместить гостей, за двадцать девять лет их совместной жизни случился впервые. По ее словам, она так расстроилась, что не спала до двух часов ночи.

— То, что вы приехали, — сказала Девика, — хороший знак. Долина Кулу принимает далеко не всех. Многие хотят сюда попасть, а не могут.

Еще раз выяснилось, какое исключительное стечение обстоятельств благоприятствовало моей гималайской поездке. Обычно Рерихи в жаркое летнее время выезжают к себе в горы на месяц, а то и на два. Но на этот раз, так как год сложился напряженным — столетний юбилей Николая Константиновича Рериха требовал много сил и хлопот, — они вырвались сюда всего лишь на семь-восемь дней. И если бы я приехал в Индию чуть раньше или чуть позже, то вряд ли бы увидел Гималаи.

— Мистер Сидоров! — обратилась ко мне Девика с несколько торжественной интонацией в голосе. — Еще вчера я поняла, что в прежних жизнях вы были индусом. Поэтому я повторяю то, что произнесла вчера мысленно: добро пожаловать на родную землю!