Семь долин и Четыре долины

Для любящих учитель — Красота,
Единственный урок для них - Его уста.
Их долг - постичь томленье и восторг,
А не зубрить премудрость скучных строк.
Оков прочней душистый волосок.
Для них круги времен [105] что для Него шажок [106].

Засим следует моление Богу Возвышенному, Восславляемому:

О Господь мой, чья милость откликается на призыв!
Предстаю пред Тобою, обо всем другом позабыв.
Пусть же крупица знанья, что содержит рассудок мой,
Будет свободна от похоти и от власти персти земной.
Пусть эту каплю мудрости, дарованную Тобой,

Растворит без остатка Твой могучий прибой! [107] Так скажу Я: "Нет могущества и силы, кроме как от Бога, Защитника, Самосущного" [108].

ДОЛИНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Если причастные тайнам суть те, кто достиг красоты Возлюбленного, стоянка сия есть вершина сознания и сокровенное из Божественного водительства. В ней - средоточие непознаваемого: "Он делает то, что пожелает, и решает то, что захочет" [109]. Если бы все обитатели земли и небес взялись разгадывать сей лучезарный намек, сию темную загадку вплоть до Дня, когда вострубит Труба, то и тогда они не поняли бы из нее ни буквы, ибо она есть стоянка непреложных Божьих судеб, Его предназначенного таинства. Вот почему, когда стремящиеся к истине спрашивают об этом, Он дает ответ: "Сие есть бездонное море, кое никому никогда не измерить" [110]. А когда они спрашивают вновь, Он ответствует: "Сие есть темнейшая из ночей, в коей никто пути не обрящет". Знающий тайну сию без сомнения скроет ее, а если выдаст хоть малую толику, будет распят на кресте. Однако именем Бога Живого Я поведал бы ее, будь здесь хоть один из подлинных искателей правды, ибо сказано: "Любовь есть свет, что никогда не проникнет в сердце, обуреваемое страхом". Воистину, путник, устремленный к Богу, к Багряному Столпу на белоснежной тропе, никогда не достигнет своей небесной цели, пока не отбросит всего, чем владеют люди: "И если Бога он не боится, Бог заставит его всякой вещи страшиться; но всякая вещь боится того, кто боится лишь Господа одного" [111].

По-персидски скажи, хоть арабский тебе и милей,
Ведь влюбленный владеет любым из наречий людей [112].

А сколь сладостно двустишие, раскрывающее такую истину: Лопнул панцирь сердец, когда милости перлы на нас Он излил И наслал Свои стрелы, чтоб мы стали добычей могил.

И если бы это не противоречило Закону Книги, воистину, Я завещал бы часть того, чем владею, тому, кто станет причиной Моей смерти, и назвал бы его Своим преемником. Да, Я выделил бы ему долю, возносил бы ему хвалу, искал бы прохлаждения Своих очей от прикосновения его десницы. Но что Я могу сделать? Нет у меня ни имущества, ни власти: так рассудил Бог [113]. Сейчас представляется Мне, что Я чувствую благовоние Его одежд [114], доносящееся из Египта Баха [115]; воистину, Он кажется совсем рядом, хотя другие и полагают, что Он далеко [116]. Душа Моя вдыхает благоуханье, излитое Возлюбленным; чувства Мои исполняются ароматом дражайшего Моего Спутника.

Ты верность сохранил годам любви своей,
Так расскажи о счастье прежних дней,
Чтобы земля и небо рассмеялись вслух
И чтоб возвеселились очи, сердце, дух [117].

Здесь - царство полного постижения, крайнего самоотвержения. Даже любовь не выведет в эти края и страсти нет здесь места, ибо сказано: "Любовь есть завеса между любящим и любимым". Здесь любовь становится помехой и препятствием, а все иное, кроме Него, только пелена. Мудрый Санаи написал:

Разве скаредное сердце кто-то станет похищать?
Разве саван с чудной розой кто-то сможет повенчать?