Семь фантастических историй

Когда я ее увидел, присутствие барона для меня сделалось несносно. Не для того я гонялся за Олаллой шесть месяцев, чтобы, догнав ее наконец на горной тропе, с кем-то делить ее общество. Но тщетно пытался бы я объяснить это барону. Я остановился, он остановился тоже, и тут я схватил его за грудки и отшвырнул назад. Наше восхождение его утомило. Он сопел и несколько раз останавливался. Но, когда я схватил его, когда он увидел мое лицо, он тотчас приободрился. Теперь-то он ни за что не желал отпустить меня вперед одного. То, за чем я гнался, было так для меня драгоценно, что он попросту не мог от этого отступиться. Блеснули его глаза, блеснули зубы. Несколько минут мы боролись на заснеженной дороге. Он сшиб с меня шляпу, она покатилась прочь. Но, все еще удерживая его левой рукой, я отпустил ему такую оплеуху, что он потерял равновесие. Было скользко, он упал и покатился назад. Падая, он ухватился за мой шарф, потянул его и чуть было меня не удушил. Проклиная досадную проволочку, я снова вскочил и побежал, весь дрожа с головы до пят.

Избавясь от барона, уверенный, что в конце концов поймаю Олаллу, я испытывал чувство великого счастья, но меня не отпускал и тот страх, что меня охватил при виде ее кареты. И страх этот, и это чувство счастья с равной силой гнали меня вперед. Я бежал по темной земле вслед за мчавшей по черному небу луною, и опять мне пришла мысль, что я, верно, лишился рассудка. В самом деле, ситуация была нелепа, под стать фантазиям в римском театре марионеток. Я бегу сквозь бурю и ночь, бегу за женщиной, которую я люблю, а она несется от меня во всех ног в убеждении, что я — не я, а совсем другой преследователь, тот враг ее и мой, который некогда нас разлучил и которого я всей душой хочу уничтожить. Она ни разу не оглянулась, и нечего было даже пытаться перекричать бурю. И оба мы напрягали последние силы в этом сумасшедшем бегстве, в этой безумной ловитве, и, несмотря ни на что, как ни старались, мы не могли покрыть более четверти мили в час. Но больше всего меня удивляло, больше всего огорчало меня, что она могла меня принять за того старого еврея. По улицам Рима и по столовой Андерматта он продвигался с трудом, опираясь на трость. Я был молод и прекрасный бегун, а она принимала меня за него. Значит, он и впрямь сам черт или у него тысяча чертей на посылках. Мне начинало казаться, что и я — его посланный. Быть может, сам того не зная, я стал игрушкой, механической куклой в руках старого чародея из Амстердама?

Все это проносилось у меня в голове, пока я гнался за Олаллой. И близость ее придавала мне сил. Задыхаясь, с безумно колотящимся сердцем, я сделал несколько последних широких прыжков. Вот длинный плащ ее, отнесенный назад ветром, охлестнул меня по лицу, и в следующее мгновенье я поравнялся с нею, перегнал, повернулся на бегу и ее остановил. Она влетела прямо в мои объятья и упала вы, не подхвати я ее. Мгновение мы стояли под мчащею луною, крепко обнявшись. Сами стихии прижимали нас друг к другу, и мы задыхались оба.

Знаешь, Мира, — безмерна, как вот это ночное море, глупость человеческая. Я бежал за нею, будто жизнь свою спасал, и был уверен, что стоит мне ее настичь, и я вновь обрету мое римское утраченное счастье. Уж и не помню, что собирался я сделать — подхватить ее на руки, осыпать поцелуями здесь же, на тропе, или, быть может, ее убить, чтобы она не могла снова сделать меня несчастным. Так или иначе — но мгновение одно я был безумно, бесконечно счастлив. Я держал ее в объятиях, я чувствовал ее дыхание на своей щеке, мои истосковавшиеся руки узнавали дорогое тело. Длилось это всего лишь мгновение. Ее шляпу снесло, как и мою. Поднятое лицо, белое как мел, и глаза, темные, как два колодца, были совсем рядом. И в этих глазах я увидел ужас. Не от еврея она бежала — она бежала от меня.

Много лет спустя, пересекая в бурю Средиземное море, я заглянул в глаза сокола, который все пытался сесть на нашу мачту, заглянул за секунду до того, как его смыло и унесло в пучину Те же глаза были у Олаллы на горной тропе. Сокол тот так же обезумел от страха, так же измучился, потерял надежду.

Думаю, я сам посмотрел на нее в таком же ужасе, когда я все понял, и дважды или трижды я выкрикнул ей в лицо ее имя. Она, задохнувшись, не могла выговорить ни слова, и я не знаю, слышала ли она меня.

Я загораживал ее от ветра, и длинные черные волосы тихо опали, опал и черный плащ. Странно преобразясь, она, как стройная колонна, стояла в моих объятиях.

Постояв так немного, я ей сказал:

— Почему ты бежала от меня?

Она всматривалась мне в лицо.

Кто вы? — спросила она наконец. Я крепче прижал ее к себе и дважды поцеловал. Лицо у нее было холодное, свежее. Она стояла и безразлично позволяла мне ее целовать, я как к снегу прикладывался губами.

Олалла, — сказал я. — Я тебя искал по всему свету. Неужто мы не можем снова быть вместе?

Я совсем одна, — отвечала она, помолчав. — Вы меня напугали. Кто вы?