Семь фантастических историй

— Деньги? Тебе нужны деньги, Йонатан? Странно, для чего бы они тебе? Я знаю одно местечко, где пропасть этих денег. Три года назад, — рассказал он, — меня заштилило у одного островка на Гаити. Я былез на берег поосмотреться и накопать редких растений для твоей матери и тут наткнулся на клад капитана Л'Олоннэ — был такой флибустьер. Я откопал клад, а потом — упражнения ради — снова его закопал, да небось поаккуратней, чем капитан. Я знаю точное место. Если хочешь, я его тебе доставлю при случае, и, раз ты никак не можешь отделатьсяот подарка барона, подари ты ему в ответ этот клад. Там сокровищ будет поволе, чем у барона.

— Отец! — крикнул я. — Ты сам не знаешь, что говоришь! Ты не жил в этом городе. Ну что это был вы за жест! Я навеки стал вы законодателем моды, истинным Йохаимом Герсдорфом, и мне уж не отвертеться от прозвания Тимона Ассенского. Привези мне лучше попугая с Гаити, а денег не привози.

— Я вижу, тебе плохо, Йонатан, — сказал он.

— Да, отец, — сказал я. — Я любил этот город и здешних жителей. Я взахлеб ими упивался. Но в них какой-то яд, непереносимый для моего организма. Не знаешь ли ты какого-нибудь средства?

А как же, — сказал он. — Вернейшее средство от всех болезней — соленая вода.

Соленая вода? — удивился я.

Да, — сказал он. — В том или ином виде. Пот, слезы, соленое море. Я сказал:

— Пот и слезы я прововал. Хотел было испробовать и море, но дама в черных кружевах помешала.

Как странно ты говоришь, Йонатан.

Поехали лучше со мною, — сказал он, помолчав. — Я отправляюсь в Санкт-Петербург.

Нет, — сказал я. — Санкт-Петербург никак не годится.

— Ну, — сказал он, — я уж зафрахтовался. Но ты, пожалуйста, полечись, Йонатанчик, пока я туда хожу; вид у тебя, признаться, неважный. А там я возьму тебя в море.

— Я больше не в силах оставаться в Копенгагене, — сказал я.

— Ладно, — сказал он. — Тогда поезжай, куда доктора присоветуют, а я тебя доставлю до Гамбурга.

— Таким образом, ваше преосвященство и ваша милость, — заключил молодой человек, — меня послал сюда шкипер Мэрск, отец он мне или нет, — лечиться соленой водою.

— Ах, ах, — сказала фрекен Малин, когда молодой человек окончил свой рассказ, весьма ее впечатливший. Она потирала ручки, как дитя, довольное новой игрушкой. — Вот так история, господин Тимон. Ну и местечко здесь! Нy и люди здесь собрались! И я наконец поняла, кто я такая: я мадемуазель Диоген, а фонарик этот, которым мае любезно снабдила дородная хозяйка, — и есть тот знаменитый фонарь, с которым Диоген искал человека, а я вот нашла. Вы человек, господин Тимон. Ищи я днем с огнем по всей Европе, мне вы не найти удачней. Именно то, что мне нужно.

Но какой же вам от меня может быть прок, ваша милость? — спросил Йонатан.

Ах, да я же не для себя, — сказала фрекен Малин, — я нынче ночью не расположена к страсти. Я, ей-богу, не отказалась вы к ужину от декокта из дерева agnus castus,[62] которое показывают в Гвиенне. Нет, вы мне нужны для Калипсо.

Видите вы эту девушку? — спросила она, с гордой нежностью глядя на прелестное созданье. — Она не дочь мне, но я готовлюсь произвести ее на свет Святым Духом, тем же точно манером, каким старый мой приятель барон Герсдорф произвел на свет вас. Я вынашивала ее в уме и сердие, вздыхая под ее тяжестью. И вот пришло время мне разрешиться от времени, да и хлеб и ясли, кстати, в моем распоряжении. Но когда я разрожусь, мне потребуется няня. Дальше мне потребуется гувернер, наставник, и все это вы совместите в одном лице.

Увы, чему я ее буду учить? — спросил Йонатан.

Вы ее научите быть видимой, — сказала фрекен Малин. — Вот вы жалуетесь, что все на вас смотрят. Ну, а если вы вы страдали от обратной беды? Вообразите, каково это, если никто вас не видит, никто вас не замечает, тогда как сами вы твердо уверены, что существуете? Бывает позор и почище вашего, Ассенский Мизантроп. Вы, быть может, читали сказку про новое платье короля этого прелестного нового автора Ханса Кристиана Андерсена. А тут случай обратный. Король расхаживает во всем параде со скипетром и державой, все могут всласть любоваться на его платье, но никто не смеет взглянуть на него самого под страхом прослыть дураком или человеком не на своем месте. Вот он тут — мой маленький король, и все нечестивец один виноват, о котором я вам еще расскажу поподробней. А вы, господин Тимон, вы должны стать тем невинным ребенком, который кричит: «Да король-то — вон он!»

Девиз рода Нат-ог-Даг, — продолжала фрекен Малин, — «Кислое со сладким». Каких я только в жизни не едала сборных блюд из почтения к предкам: суп из потрохов с кухни господина Сведенборга,[63] салат из платонической любви, даже кислую капусту божественного Маркиза.[64] Я усовершенствовала наследственный тонкий вкус Нат-ог-Дагов и от многих кушаний наловчилась получать удовольствие. Но горечь жизни — дурная пища, особенно для юного сердца.