Семь фунтов брамсельного ветра

Восьмого сентября (я запомнила число, потому что День солидарности журналистов) Буль и дружки на перемене прижали Стаканчика у доски. Не знаю, чего Буль хотел, только тянул сладким голоском:

— Стаканчик, стеклянненький мой, ну не упрямься. Это же моя ма-аленькая просьба… Ах, Стакашечек… — И тянул к его лицу растопыренную пятерню. Стаканчик снял очки, сунул в нагрудный карман и пытался защититься локтем. Ничего не отвечал. И драться, конечно, не умел. Был он повыше Буля, но тот шире в два раз да и не один к тому же — Вовочка и Хомяк пританцовывали рядом. Вдруг, я увидела, что Стаканчик взглянул на меня. Виновато так — словно извинялся за то, что он совсем беспомощный. И я сзади потрогала Буля за плечо.

— Синий, сократись.

— Лосиха! Любовь моя стародавняя! — Он согнул колени, растопырил локти, а ладони вывернул скрюченными пальцами вверх. Будто ловил что-то в пригоршни. А потом: — Хочешь, я тебе лосиное вымя отстригу? — и два пальца, как ножницы, потянул ко мне. Ну, будто специально!..

Он красиво так полетел — по диагонали, головой в открытую дверь, прямо под ноги любимой нашей Олимпиаде Андриановне.

— А-а-а! Булыскин! Ты опять за свое!..

Тот — в натуральный рёв:

— Чё опять Булыскин?! Она мне руку чуть не искалечила! Психопатка!

— Что такое?! Кто искалечил?! Все по местам!

И пошла разборка. И, конечно же, Булыскин «просто пошутил со Стакановым, нельзя, что ли?», а «эта жердина ни с того, ни с сего как набросится со спины! Научилась где-то бандитским приемчикам…»

— Да врет же он! — взвилась Люка. Но ее когда кто слушает? «Она всю жизнь заодно с этой Мезенцевой!»

— Стаканов, в чем дело? Ты всего неделю в нашем классе, и уже… Что у вас случилось с Булыскиным?

— Непохоже, чтобы он шутил, — негромко сказал Стаканчик.

По лицу Олимпиады видно было, как она «делает расклад». Булыскин, он хотя и замешан был в нехорошем, зато папа у него менеджер в фирме «Торгтаволга», а у Стаканова кто? Кажется, мелкий конторщик в страховой компании…

— Если у тебя, Стаканов, какой-то конфликт с одноклассником, решить его можно было, не прибегая к помощи девочек.

— Я не успел… — все так же негромко скал Стаканчик.

Мальчишки загоготали.

— Да, он не успел, — подтвердила я. — Мне удалось раньше. Буль, я ведь предупреждала…

— Мезенцева, прекрати! Ты… чуть не оторвала ему пальцы.

— В другой раз полезет к кому-нибудь — совсем оторву.

— Что-о?!

— Пальцы, — сказала я. — А вы что думали?

— Вон из класса!!

2

В коридоре я погуляла туда-сюда, потом спустилась на второй этаж — там был удобный закуток с лавочкой. Если место свободно, можно отдохнуть. Лавочка была не занята. Я села. Зевнула. Внутри у меня было совершенное спокойствие. И только позади этого спокойствия — тонкая натянутая струнка.

Буля я не боялась. Для «тёртых» открыто связываться с девчонками «западло». А скрытые пакости я как-нибудь сумею предугадать. И к Стаканчику Буль теперь вряд ли скоро полезет, подумает прежде. В дневнике, конечно, будет пара за поведение, но мама только рукой махнет — знает про наши «теплые отношения» с Олимпиадой. Однако все же пакостно как-то. И главное, в такой день, в журналистский. Значит, и в папин…

Я увидела, как по коридору бредет мальчик. Славный такой, с длинными и светлыми (будто летучие волокна) волосами. По виду — класса из второго. Понурый. Скорее всего, тоже поперли с урока. Господи, этакого-то кроху — за что?

Мальчик подпрыгнул, сел на подоконник (летучие волосы взметнулись и опали). Посмотрел за окно. Постукал каблуками по батарее. Поставил на батарею пятку, обхватил колено, уперся в него подбородком. Я подошла, села рядом.

— Выгнали?

Он не удивился. Кивнул. Глянул светло-карими глазами — вокруг них была тень.

— За то, что без формы?

Он был не в синем жилетике, как положено ученикам начальных классов, а в клетчатой рубашке и в джинсовом комбинезоне с блестящими пряжками на лямках.

— Нет, на это она смотрит сквозь пальцы… Из-за калькулятора.

— Какого калькулятора? Ты в каком классе-то?

— Во втором Б.

— И вас уже учат на калькуляторах?

— Да. Она сказала, что будет экск… эксперимент. И велела, чтобы все купили. А мне родители покупать не стали…

— А при чем здесь ты? Объяснялась бы с родителями.

— А она со мной… Говорит: пока не будет калькулятора, на математику не пущу.

— Тебя как зовут?

— Толя Морозкин, — вздохнул он. Словно виноват был, что он — именно Толя Морозкин.

«Толя-Толик… — прыгнуло у меня в голове, будто с мелькнувшей улыбкой. — Толик-Томик. Томчик…»

Потому что он был похож на Стасика Галушкина, который в лагере у меня был Томом Берингом. Не внешностью похож, а манерой говорить, смотреть. Хотя и внешностью, пожалуй, — тоже большеглазый и с тонкой, как стебель одуванчика, шеей. А льняные невесомые волосы — как у Юрика Сенцова…

— А вас как зовут? — вдруг спросил Томчик… ой, то есть Толик.

— Женя… С чего это ты говоришь мне «вы»?

— Ну… вы ведь большая.

— Не большая, а длинная. В седьмом классе учусь. Значит, старше тебя всего на пять лет.

— А вас… тебя тоже выгнали? — спросил Толик с осторожным придыханием.

— Тоже. Я вздрючила одного типа, которые лез к тем, кто слабее.