Семь фунтов брамсельного ветра

Иногда я развивала Пашкину теорию во всемирно-космическом плане, вспоминала рассуждения Ильи о многомерности миров.

— Знаешь, Пашка, мне кажется, что параллельных миров много, но ветры в них дуют одни и те же. Летают из пространства в пространство, а мы этого и не знаем… Может быть, потом именно с ветрами люди научатся проникать из нашей вселенной в другие…

Пашка кивал: скорее всего, мол, так и будет. Мы почти никогда не спорили, были согласны по всем главным вопросам. Разве что иногда перепирались, обсуждая какую-то корабельную деталь или тип судна. Но Пашка меня, как правило, быстро убеждал. Он был рассудительный, спокойный, уверенный в том, что говорит.

Мы с ним часто бродили вдвоем — под неяркими желтыми фонарями, вдоль газонов, от которых пахло пожухлой травой, мимо светящихся витрин… Мама уже стала спрашивать:

— Ты почему это, голубушка, раз за разом являешься все позже?

Я честно отвечала, что мы с Пашкой гуляем и обсуждаем корабельные дела. Мама сокрушенно качала головой и говорила, что обсуждения следует кончать раньше.

Илья однажды сказал:

— Куда денешься от логики вещей? Это должно было наступить.

Но он ошибался. Ничего этого у нас с Пашкой не было. Никогда я о нем не думала как о кавалере, ухажере, как… о «бойфренде» каком-нибудь.

Нельзя сказать, что я не размышляла о парнях вообще. Всякие бывали мысли, никуда не денешься. И порой во сне… ну, честно говоря, виделись всякие «заморские принцы».

…Илья как-то высказался (давно еще), что я, когда читаю «Алые паруса», воображаю себя не Ассолью, а капитаном Греем. Я и не стала спорить (тоже мне провидец!) Илья сказал чушь. Я себя воображала именно Ассолью, которая ждет корабль с алыми марселями и брамселями. И… как юный Грей выпрыгивает из шлюпки на песок и… но это были именно мечты. И сны. А реальный Пашка — деловитый, очкастый, коренастый — был из здешнего мира, из более близкого. Мне с ним было спокойно и хорошо. Хотя порой сердце замирало и перестукивало, когда нас вдруг одновременено осеняла идея о каком-нибудь небывалом фрегате для пересечения границ вселенной…

В общем ничего такого я к Пашке не испытывала. Ну… разве что в самой глубине души. Но в эту глубину я заглядывать побаивалась. Даже запрещала себе, чтобы чего-нибудь в нашей дружбе не нарушить…

Лючка однажды спросила:

— Скажи честно: ты с ним ни разу не целовалась?

Я вытаращила глаза.

— Тьфу, — сказала Лючка. — Он кажется, такой, как Стаканчик… то есть Никита. С пониманием, как у Лоськи…

Я знала, что Лючка и Стаканчик иногда бродят вдвоем, как мы с Пашкой, а бывает, что сидят у нее дома и слушают кассеты со всякими современными группами. Мне и Пашке эта музыка была «до клотика». Пашка признавал только музыку Вивальди, записанную на фоне шума прибоя — была у него такая кассета. По правде говоря, я подозревала, что без этого плеска и рокота волн мелодии Вивальди ему были бы не интересны, а тут в наушниках — прямо настоящее море, которого Пашка на самом деле никогда не видел. (А я видела — когда мне было шесть лет, мы всей семьей ездили в пансионат недалеко от Сочи). А еще Пашка любил всякие морские песни. У него было несколько кассет с песнями про матросов и корабли. Была среди песен и та, что понравилась Стаканчику в клубе «Паруса надежды» — «Прощайте, Скалистые горы…»

Однажды, когда мы с Пашкой брели по улице Гоголя и говорили о преимуществе бригантин перед бригами, Стаканчик попался нам навстречу. Было зябко, он кутал тонкую шею пушистым шарфом и тащил продуктовую сумку. Судя по всему, не легкую.

Ну, конечно: «Привет!» — «Привет!» — «Ник, это Пашка Капитанов!» — «Да, я догадался. Гуляете?» — «Гуляем. А ты? Хозяйством занимаешься?» — «Приходится. Послали за всякой едой…»

Мы пошли вместе. Стаканчик легко так, без усилий включился в «парусный» разговор. И не заметил, как прошел мимо своего дома на улице Чкалова и оказался на нашей улице Машинистов, у моего подъезда. В общем, получилось, что они с Пашкой вдвоем проводили меня…

Через неделю Пашка сказал:

— По-моему, Ник Стаканов парень что надо.

— Ты так быстро это понял? С одной встречи?

— Почему с одной? Он заходил ко мне раза два… или больше.

Во как! А мне ни словечка не говорили!.. Но я не стала дуться. Тем более, что Пашка продолжал:

— Жень, у тебя ведь остались еще две монетки с кораблями? Дала бы одну Нику. Вроде бы как… наш человек…

И я на следующий день дала. Когда Лючка, я и Стаканчик шли из школы.

— Вот… Как талисман «корабельного братства». Конечно, это не «Паруса надежды», пилоток и нашивок нет, но… все же…

— Зато отжиматься не заставят, — добавила Лючка.

Стаканчик, видимо, уже знал о наших талисманах — может, от Люки, может, от Пашки. Он просто засветился весь, часто задышал от смущенья. Стал, конечно, как розовый фонарь.

— Я… спасибо… Это какое судно?

— Трехмачтовый барк «Джемини». Значит, «Близнецы». Такое созвездие…

Стаканчик засветился еще сильнее.

— Тогда совсем хорошо. Наверно, это счастливое совпадение. Потому что я тоже «близнец», родился под этим знаком…

После того случая мы часто стали собираться вместе. Пашка, Люка, Стаканчик, Лоська и я.