Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история

Недооценивая относительную слабость французских сил (в сравнении с советскими и англо-американскими), де Голль улетел в Москву, попросив, чтобы его туда пригласили, как будто собирался вести с русскими переговоры на равных, на манер его предшественников в 1891 г. Прежде чем отправиться в долгий путь через Каир и Сталинград, он дал знать Консультативной ассамблее, что «Франция скоро найдет средства обрести независимость».

Очевидец визита генерала в СССР Александр Верт утверждает, что де Голль совершил первую оплошность уже в Сталинграде, когда назвал Сталинградскую битву символом «единства между союзниками», хотя это была чисто русская победа, одержанная с помощью исключительно русских сил и средств. Затем последовала накладка в Москве, где принятому без помпы и шумихи генералу пришлось толкаться в метро, как обычному человеку. Бидо, еще сильнее раздосадованный тем, что никто не знает де Голля, обозвал русских «холодными и бесчеловечными»^{369}. Неприятно удивленный таким приемом, лишенным всяких почестей и тепла, де Голль отказался остановиться в Доме для гостей под предлогом того, что он нашпигован «жучками», и потребовал, чтобы ему предоставили возможность ночевать в посольстве.

Сталин встретил его с ледяной холодностью.

Когда де Голль стал доказывать, что причина несчастий двух стран кроется в отсутствии между ними союза в 1939 г., Молотов напомнил, как в 1935 г. Лаваль саботировал французско-советский пакт. «Де Голль — не Лаваль», — возразил генерал.

Последовала еще одна нападка со стороны Сталина: он с насмешкой удивлялся медлительности восстановительных работ во Франции. «На Юге, — иронизировал Сталин, — французские города были освобождены достаточно легко. В Париже тоже не было крупных сражений… Промышленные предприятия не пострадали… Почему же французская промышленность не возрождается?» Де Голль ответил, что у Франции осталось не больше 5 тыс. локомотивов из довоенных 22 тыс. и транспортный вопрос все блокирует.

Затем де Голль перешел к центральному вопросу — о будущем Германии, «от которой должна быть отделена Рейнская область и присоединена к французским территориям в силу экономической, политической и военной необходимости». Сталин спросил: «Как союзники смотрят на эту проблему?» — «Англичане и американцы не всегда будут на Рейне, а Франция и Россия останутся навсегда там, где они есть». — «Да, но история показала, что две континентальные державы не имеют достаточно сил, чтобы усмирить Германию».

Затрагивая затем польский вопрос, де Голль выразил согласие с переносом западной границы Польши по Одеру-Нейсе, полагая, что это разрешит проблему восточной границы: «У нас нет никаких возражений против “линии Керзона”, если Польша будет компенсирована на западной границе». Сталин напомнил, что «восточная граница Польши была подтверждена Клемансо».

Перейдя в наступление, де Голль спросил: «Есть ли у вас информация по действительному общественному мнению всего населения Польши?» Сталин ответил, что «следит» и «наблюдает» за ним, что население спрашивает себя: «Где польское правительство в Лондоне? Почему оно не в Польше, уже освобожденной или освобождающейся?» После поражения Варшавского восстания «польский народ узнал, что это восстание было начато без договоренности с командованием Красной армии», а «если бы спросили советское правительство, готово ли оно помочь этому мятежу, оно, конечно, ответило бы “нет”». Затем агенты эмигрантского правительства в Лондоне, находившиеся в Польше, восстали против аграрной реформы Люблинского комитета, который «взял земли поляков, находившихся в эмиграции или ушедших с немцами, и продал их крестьянам» — т. е. «предпринял то, что Франция осуществила сама в конце XVIII века». В итоге «резко уменьшилось влияние польского правительства в Лондоне».

«Я думал, — добавил Сталин, — что Франция лучше это поймет, чем Англия и Америка». Де Голль ответил, что желает только объединения русских, поляков и французов, и обещал направить уполномоченного в Люблинский комитет (согласно некоторым свидетельствам, Кристиана Фуше), но Сталин все видом выражал недоверие.

Потом де Голль вновь заговорил о будущем Германии и о советско-французском альянсе, о заключении пакта между СССР и Францией. Английская политика, объяснял он, «реагирует медленно, и поэтому возможно существование разногласий между французами и англичанами относительно статуса левого берега Рейна». Сталин возразил, что двухстороннему пакту следовало бы предпочесть трехсторонний, между Францией, СССР и Великобританией, поскольку англичане теперь располагают большими возможностями уничтожить немецкую промышленность и наверняка сделают это, извлекая урок из всего происшедшего после Первой мировой войны.

Давая понять де Голлю безосновательность его расспросов по поводу Польши, Сталин не прекращал подчеркивать, отвечая на вопросы о Германии и о будущем возможном российско-французском альянсе, что надо действовать в согласии с англичанами.