Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история

«Запиши, — внушал он ему в июле 1941 г., — запиши в своих дневниках, что я предвижу: конфликт между Италией и Германией неизбежен. Очевидно, немцы готовятся потребовать от нас отодвинуть наши границы до Салорно, а то и до Вероны. Это вызовет ужасный кризис в Италии и возмущение против режима. Я все преодолею, но это преодоление будет самым тяжелым из всех. Я чую это моим животным инстинктом и в данный момент я себя серьезно спрашиваю, не лучше ли желать победы Англии, нежели Германии? Пока англичане бомбят Германию даже днем — и мне это чрезвычайно приятно… Потому что все равно в конце концов мы будем драться с немцами. Не нужно создавать миф об их непобедимости. Вместе с тем у меня очень мало уверенности в нашем народе. При первой же бомбардировке, которая уничтожит какую-нибудь знаменитую колокольню или картину Джотто, итальянцы в приступе наигранной сентиментальности поднимут руки, чтобы сдаться». Узнав, что итальянских рабочих в Германии жестоко наказывают за малейший проступок и спускают на них овчарок, Муссолини взорвался: «Вот что рождает в моем сердце стойкую ненависть! Я могу терпеть долгие годы, но на сей раз я сведу с ними счеты. Я не позволю, чтобы наследников расы, давшей человечеству Цезаря, Данте и Микеланджело, жрали гуннские собаки»^{290}.

Впрочем, на последовавшем Совете министров ни о чем таком речи не шло, как и на предыдущем, когда Муссолини в основном громил богачей, добавив, что хлебная карточка, которую недавно ввели в Италии, будет сохранена и по окончании войны, «дабы семья Аньелли не ела больше простых рабочих».

Муссолини рвался отправить войска на русский фронт — настолько гитлеровские успехи там казались ошеломляющими. Он был уязвлен тем, что румыны уже в Одессе, и беспрестанно распекал военных, в особенности генерала Грациани, которого хотел отдать под трибунал за проигранные генералу Уэйвеллу военные операции. Однако Грациани удалось избежать трибунала. «Дуче, вы слишком добры, вам никогда не стать диктатором», — сказал однажды фюрер Муссолини^{291}.

Когда началась русская кампания, стало очевидно, что замысленный Муссолини проект «параллельной войны» провалился. Дуче навязали немецкую помощь как в Северной Африке, так и в Греции — и он остро ощущал это унижение. Итальянцы больше переживали из-за собственных поражений. Разгром при Сиди-Баррани в Египте особенно сильно поколебал дух страны, которая никогда по-настоящему не желала вступать в войну: доказательством служит тот факт, что, в отличие от 1915 г., в итальянскую армию завербовалось очень мало добровольцев. И поскольку война разворачивалась за пределами родной земли, население никак не могло с ней свыкнуться. В первую очередь она досаждала людям продовольственными ограничениями, которые очень скоро стали довольно суровыми. Военной атмосферы в стране не чувствовалось, это явственно видно при сравнении итальянской кинохроники «Луче» и английской «Пате ньюс» за 1941 г.: в английском кино военные операции или подготовка к ним занимают весь или почти весь журнал, «Луче» словно не замечает, что страна находится в состоянии войны. О солдатах заходит речь, только когда призывают посылать им книги в госпитали, при этом, разумеется, показаны солдаты на больничных койках, но больные, а не раненные в боях.

Дуче по-прежнему пользовался популярностью, но сама война оставила итальянцев равнодушными. На Совете министров в марте 1942 г. Муссолини поневоле признал, что «эта война совсем не понятна народу». Он полагал, что в отсутствие четких военных целей целесообразнее делать акцент на угрозе поражения, которое якобы загонит итальянцев в рабство. Правда, итальянцы не слишком этому верили. Сильнее в этом были убеждены их правящие круги, хотя они то думали, что угроза исходит скорее со стороны союзника, а не противника. Однако фашистское руководство искусно играло на народной неприязни к знати и известной своим англофильством крупной буржуазии, увлекая население в погоню за мечтой об итальянском Mare Nostrum, изрядно, впрочем, потускневшей.