Семь грехов памяти. Как наш мозг нас обманывает

Эксперименты также показали, что извлечение из памяти некой информации может препятствовать последующему извлечению другой, если та связана с первой. Представьте: вы заучиваете пары слов, скажем красный – кровь и еда – редис, потом вам называют слово красный как подсказку и напоминают, что в паре с ним было слово кровь[138]. Вы вспоминаете об этом, память о связи двух слов, представших в паре, становится крепче, и в следующий раз, когда вам покажут слово красный, вам будет легче вспомнить слово кровь. Но примечательно: после того как вы запомните, что слова кровь и красный стояли рядом, вам будет труднее вспомнить о редисе, увидев слово еда! Когда вы зафиксируете в памяти пару красный – кровь, вам придется подавить воспоминания о недавно представленных вам «красных предметах» помимо крови, чтобы не забивать ум всякими помехами, не дающими вспомнить нужное слово. И есть опасность, что вы подавите память и о таких нежелательных объектах, как редис: вызвать их из памяти будет сложнее, даже несмотря на то что «сигнал» (еда), казалось бы, не имеет ничего общего с «краснотой».

Является ли такое подавление, вызванное извлечением слов, просто любопытным явлением, возникающим лишь при исследованиях отклика памяти, – или это происходит регулярно? Представьте: вы провели отпуск в Европе, вернулись, просматриваете фотографии, и снимок Вестминстерского аббатства напоминает вам о его витражах. Труднее ли вам в этот миг вспомнить витражи Нотр-Дама? Данные экспериментов, которые провела в моей лаборатории психолог Вилма Каутстал, позволяют предположить, что такое возможно. Участники выполняли простые действия – вбивали гвоздь в деревяшку или указывали, где на глобусе Австралия[139]. Затем им показывали фотографии некоторых из этих действий, – и во время теста, который мы провели чуть позже, эти действия вспоминались лучше. Но что еще интереснее, просмотр этих же фотографий ухудшил память о действиях, которых на снимках не было (по сравнению с другим тестом, на котором участникам вообще не показывали никаких фотографий).

А это уже может повлечь важные следствия для правовой системы: подумайте о свидетельских показаниях![140] Очевидцев, как правило, выборочно опрашивают о деталях события. Может ли повторное извлечение воспоминаний об этих случаях затруднить воспоминание тех аспектов впечатлений, о которых никто не спросил? Если да, это крайне нежелательный побочный эффект допроса – ведь следователям не раз приходится возвращаться к деталям события, о которых они не спросили изначально.

Допрос свидетелей был воссоздан в лаборатории. Участникам эксперимента показывали цветные слайды с изображением места преступления – комнаты в студенческом общежитии, где случилась кража, – а затем выборочно расспрашивали их о том, что те увидели, например о свитерах с эмблемой колледжа. В комнате были и другие свитера, но никто не спрашивал ни о них, ни о других предметах – например, об учебниках. И если сравнить показатели с памятью на учебники, то испытуемые лучше вспоминали о тех свитерах, про которые устроители эксперимента спрашивали, и хуже – о тех, про которые вопросов не задавали. Видимо, после успешного извлечения воспоминаний об одних предметах память о других, принадлежащих к той же категории, попадала в блокаду.

Майкл Андерсон, психолог из Орегонского университета, предположил, что всякий раз, когда мы выборочно извлекаем некоторые воспоминания в ответ на конкретный сигнал – но не на другие сигналы, – происходит подавление невосстановленной информации[141]. Если вы проведете приятный вечер, вспоминая о студенческих деньках с давним соседом по комнате, то, может быть, не сумеете вспомнить о других ваших общих впечатлениях, о которых не прозвучало ни слова: они могут уйти в тень под влиянием тех, которые вы обсуждали.

Андерсон предполагает, что эта идея может объяснить одно противоречивое явление: возвращение утраченной памяти о сексуальном насилии, пережитом в детстве[142]. 1990-е гг. были омрачены ожесточенными спорами о том, насколько точны травмирующие воспоминания, которые вроде как забывались на годы и десятилетия, чтобы возродиться на сеансах психотерапии или после какого-нибудь послужившего толчком случая. В ранних спорах стороны резко разделились: для одних почти все было правдой, для других – ложью. Раскол сохраняется и по сей день, но в последнее время сошлись на том, что есть и правдивые, и ложные воспоминания о травмах, полученных в детстве, и ученые пытаются описать механизмы, запускающие и те и другие. Ложную память о событиях детства я рассмотрю в пятой главе, когда буду говорить о внушаемости.