Семь грехов радуги

– Или вот, к примеру, секта мунитов, – увлеченно вещал он. – Не мОнитов, у которых на груди тату – портрет Моны Лизы дель Джокондо в фас и в профиль c надписью «Wanted!», а мУнитов, – промычал выразительно, – через «у». Но не тех, которые с двумя «н», мунниты-лунопоклонники, их еще в 97-м разогнали. Эти с одной, последователи Великого Отца Сан Мен Муна. Те, что ратуют за супружескую верность. Ну, вы могли их видеть. Подходят обычно парами, юноша и девушка, и спрашивают, как вы относитесь к добрачным связям. Если ответишь правильно, дают конфетку.

Окончательно выхожу из прострации.

– И как надо отвечать? – спрашиваю.

Любопытно же!

– Никак, – писатель заметно тушуется. – Никак не отношусь. В смысле, плохо.

– Кстати, – дышит в ухо Маришка, – а ты как относишься к добрачным связям?

– Никак, – признаюсь со вздохом. – С тех пор, как женился на тебе – никак.

– Умница! Вернемся домой – получишь конфетку, – шепчет она, затем обращается к писателю: – Что-то не страшно у вас получается. Что плохого в отказе от добрачных связей? А в супружеской верности?

– Ничего, – соглашается писатель и даже кивает, но изгиб усов у него при этом такой саркастический, что становится ясно: продолжение следует… – На первый взгляд, ничего. Это потом выясняется, что любовь, ту которая до гроба, член секты должен искать внутри секты, все контакты с посторонними пресекаются. И даже не искать, она сама его найдет: духовный наставник укажет ему его вторую половину, когда придет время. А время придет не быстро. Даже назначенная пара не сразу начинает жить вместе, сначала будущие муж и жена отправляются в разные концы света миссионерствовать, вербовать новых членов секты. Лишь через три года они могут вернуться домой и счастливо воссоединиться. Только предварительно духовный наставник произведет над невестой несложный обряд инициации.

– То есть?.. – уточняю.

– Дефлорирует, – кривя губы, роняет писатель. – Поскольку благодать, первоисточником которой является преподобный Мун, передается от человека к человеку исключительно половым путем.

– Обесцвечивает, – глядя в сторону, бормочет Маришка.

– В смысле?

Писатель с интересом перегибается через подлокотник.

– Три дня назад в эфире я дала слушателям задание. Придумать русский эквивалент термина «дефлорация». Самой распространенной версией стало «обесцвечивание». Срывание цветка. Хотя мне лично больше нравится «обесцеливание». – Через паузу – пояснение: – Цель-то в жизни как-то теряется.

– Вы на радио работаете?

– Ага, на Новом. Марина Циничная, «Ночные бдения».

– Приятно… – сказал писатель, однако ответного представления не последовало.

Маришка склонила голову мне на плечо. Даже с ее фамилией иногда не сразу удается примириться с цинизмом окружающей реальности. Признаться, меня тоже слегка покоробило описание брачных ритуалов мунитов. Если, конечно, писатель не наврал. У него это должно быть профессиональное. Ф-ф-фантаст!

Маришка оправилась первой. У нее это тоже профессиональное. Ночному диджею и не такое приходится выслушивать в прямом эфире.

– Хорошо хоть, тебя мне никто не назначал.

Заглядывает в глаза снизу вверх и гладит ладошкой мое колено.

– С ума сошла? – бормочу и оглядываюсь по сторонам. Народу прибыло, пора бы и начинать. – Мы же в церкви.

– Не в церкви, а в секте, – поправляет Маришка. – Черные мессы, жертвоприношения, кровь невинных девственниц… – Мечтательно закатывает глаза. И неожиданно восклицает: – Ого! Вот это по-о-опик!

Взгляд ее при этом направлен на сцену.

Я оборачиваюсь в ту же сторону и думаю: вот уж воистину!

ЦВЕТ СЕДЬМОЙ. ФИОЛЕТОВЫЙ

Вот только почему попик? Не в клобуке и рясе – в пиджачке и жилеточке – то и другое не застегнуто. Да и не смогли бы они застегнуться на выпуклом и округлом, как у беременной географички, животе! Под жилеточкой – белая сорочка и бабочка. Классический типаж оперного исполнителя нарушают лишь кроссовки на ногах, синие, с тремя белыми полосками.

Насколько я смог разглядеть, даже креста на нем не было. По крайней мере, навыпуск. В общем, ничего поповского. Разве что лицо…

Вошедший, беззвучно и поразительно легко для своей комплекции ступая мягкими подошвами, приблизился к краю сцены, отставил в сторону микрофонную стойку, и над залом поплыл солидный баритонистый рокоток. Такому микрофон только помешал бы.

«Добрый самаритянин!» – невольно подумалось.

Таким я его и запомнил. Имя-отчество, которым он представился, немедленно вылетело из головы.

Так вот, о лице… Кудри до плеч, окладистая бородка и большие выразительные глаза – хоть сейчас пиши с него икону. Жаль, не умею я, только иконки к программам. Но они 16 на 16 точек, всей доброты лица не передашь. Доброты и раздобрелости.

После представления и приветствия – здоровался он протяжно и широко улыбаясь, как Дед Мороз, – самаритянин сказал:

– Как вы уже, должно быть, знаете, то, чем мы здесь занимаемся, называется цвето-дифференцированной эсхатологией.

– Теперь понятно, почему их в Центральный Дом Энергетика пустили, – немедленно прокомментировал в левое ухо писатель. – Аббревиатуры совпадают.