Семь камней радуги (СИ)

У Макса не было сил ни поблагодарить бабку, ни разговаривать со своими спутниками. Он боролся с голосом, звавшим его назад. Обогнув деревню, он понял, что расстояние нисколько не ослабило его тягу к мечу: казалось, его соединяет с оружием проходящая прямо через душу тонкая незримая нить, которая все натягивается по мере удаления и тащит его обратно. Макс наклонил голову, как человек, движущийся против сильного ветра, закусил до боли губы, и погнал Малыша, ускакав далеко вперед от друзей. Он испытывал лишь одно чувство: желание снова увидеть меч, любоваться на его благородный клинок, слышать звон, раздающийся, когда он сталкивается с чужим оружием. Пытаясь подавить в себе это желание, Макс закричал во все горло. Вдруг его тело пронизала невероятной силы боль, и снова хриплый голос протяжно выкрикнул:

– Эй-а-а, за Рамира!

Вслед за этим в мозгу взорвался крик:

– Вернись! Вернись! Вернись!

Стало нечем дышать, перед глазами поплыл черный туман, уши как будто заложило ватой. Макс обессиленно опустил руки, рискуя упасть на землю, несколько секунд боролся с болью, затем резко развернул коня, и во весь опор помчался назад, не слыша крика Виктории:

– Ты куда? Остановись! Не делай этого!

С каждым шагом коня голос, зовущий его к себе, все усиливался. Боль в теле не утихала, но это не пугало Макса: его переполняла радость от того, что скоро в его руках вновь окажется лучшее в мире оружие. Он торопился, как влюбленный на свидание, и лишь подгонял Малыша, чувствуя, каким нетерпением наполняется меч. Галопом проскакав через луг, он спрыгнул на землю, и бросился к месту, в котором свежая земля была щедро присыпана сухой травой. Упав на колени, Макс руками, обдирая кожу, торопливо принялся разрывать землю. Не обращая внимание на кровь, текущую из царапин и смешивающуюся с землей, он достал из ямы ножны, обтер их краем своей куртки и вынул сверкнувший на солнце клинок. Тут же пришло ощущение того, что все в порядке, радость от встречи. Боль в теле утихла, голоса замолчали. Склонившись, Макс поцеловал холодный металл. Роки в мешке глухо зарычал.

– И что ты теперь будешь делать? - спросила подъехавшая Виктория.

– Не знаю. Но я не могу расстаться с ним, - ответил Макс.

Сейчас он чувствовал себя бодрым, сердце наполнялось радостью, как будто он снова обрел очень дорогого ему человека, которого считал потерянным. И лишь где-то в глубине иглой кололо: он поступил неправильно, он должен был бороться, этот поступок приведет беде. Макс тряхнул головой, отгоняя непрошенную мысль, и вскочил на Малыша.

– Так мы едем? - спросил он Викторию, давая ей понять, что разговор закончен, и его решение не обсуждается.

Не дожидаясь ответа девушки. Макс поскакал в сторону деревни.

Глава 22.

Поравнявшись с Миланой и Гольдштейном, которые встретили его неодобрительным молчанием, Макс поехал медленнее. Вскоре их догнала Виктория, тоже не произнесшая ни слова. Снова обогнув деревню, выехали на дорогу. Первым не выдержал Гольдштейн:

– Может, оно и к лучшему? Зато у нас теперь целых два непобедимых воина.

– Давайте закроем эту тему, - сказал Макс, - Все равно у меня нет сил этому сопротивляться.

Лошади быстро несли их по ровной широкой дороге. По обеим сторонам дороги колосилась спелая рожь, из которой тут и там выглядывали разноцветные васильки: голубые, синие, бордовые, белые, розовые, они послушно подавались вслед за легким ветерком, колыхавшим тяжелые колосья. Знойное августовское солнце припекало голову, и Макс подумал, что обязательно поплавает в этой самой Быстрице, как только туда попадет. Он представил, как погрузится в прохладную воду, смоет с себя пыль, усталость, и плохие воспоминания, и улыбнулся.

– Я думаю, до реки осталось совсем немного, - подала голос Виктория, - к вечеру доберемся.

Гольдштейн, странно сосредоточенный и серьезный, молча кивнул. Макс подумал, что, видимо, виной тому его поступок: Лев Исаакович, еще давно предупреждавший его об опасности, теперь сердится.

Между тем, время близилось к вечеру: тени становились длиннее, жара понемногу начала спадать. Откуда-то потянуло свежестью, Милана оглянулась и воскликнула:

– Вон она, Быстрица!

Впереди голубой лентой сверкала в предвечернем солнце широкая река. Она не зря называлась Быстрицей - ее течение было стремительно, чистая вода реки неслась куда-то, захватывая и увлекая за собой все, что можно было унести с подмытых берегов. Дорога, свернув, пошла вдоль ее крутого берега.

– Куда нам ехать? Вниз по течению, или вверх? - растерялся Макс.

– Дом Синей должен быть где-то на берегу реки, но вот на каком, и как далеко - я не знаю, - сказала Виктория.

Гольдштейн стал еще серьезнее. Остановив свою лошадь, он прикрыл глаза и некоторое время сосредоточено молчал. Затем уверенно проговорил:

– Дом вниз по течению, на противоположном берегу.

– Надеюсь, там все в порядке? - спросила Виктория, которой тоже не понравилось настроение Льва Исааковича.

Тот тяжело вздохнул и потер виски:

– Не вижу, мешает течение воды. Но у меня очень плохое предчувствие. Надо торопиться.