Семь камней

В Аргус-Хаусе было четырнадцать спален, не считая помещений для слуг. Хэл до сих пор не мог заставить себя спать ни в одной из них. Даже в его собственной спальне. Он не ложился там с того рассвета, когда ушел от теплого тела Эсме под дождь, чтобы встретиться с Натаниэлем.

– На твоей крокетной лужайке, черт побери! – сказал тот вслух, но негромко. Было уже за полночь, и он не хотел будить любопытных слуг. – Напыщенное ничтожество!

Тем более в целомудренном сине-белом будуаре Эсме рядом с его спальней. Он даже не открывал дверь в него, не мог заставить себя: боялся увидеть то ли ее призрак, витающий в душистом воздухе, то ли холодную, пустую раковину вместо милого уюта ее спальни.

Вот и сейчас он стоял наверху возле лестницы. Длинный коридор с дверями спален освещался в этот поздний час лишь тремя бра из дюжины, и краски турецких ковров погрузились в тень. Хэл тряхнул головой и, повернувшись, спустился вниз.

Впрочем, он вообще не спал по ночам. Иногда выходил на улицу и бродил по темным дорожкам Гайд-парка, иногда останавливался и делился огнем с кем-нибудь из ночевавших там бродяг. Чаще сидел с книгой в библиотеке, пока воск от тающих свечей не капал на столы и пол. Тогда молча приходили Нэсонби или Веттерс со скребками и новыми свечками, хоть он и велел лакеям лечь спать.

Потом он упорно читал при новой свечке – Тацита, Марка Аврелия, Цицерона, Плиния, Юлия Цезаря, – находя забвение в тех давних сражениях, думая о тех давно умерших людях. Их общество успокаивало его, и он засыпал на рассвете, свернувшись клубком на голубой кушетке или распростершись на холодном мраморном полу, сунув под голову белый коврик, лежащий перед камином.

Кто-нибудь тихонько входил и укрывал его. Проснувшись, он обычно видел над собой лакея с ланчем на подносе и вставал с разломанным телом и туманом в голове, который прояснялся лишь к вечеру.

– Так дело не пойдет, – проговорил он вслух, остановившись возле библиотеки. Не сегодня.

Он не пошел в библиотеку, хотя она была ярко освещена в ожидании него. Вместо этого он достал из рубашки записку. Он носил ее с собой, с тех пор как ее доставили под вечер, перечитывал снова и снова – и теперь развернул, чтобы прочесть еще раз, словно слова на ней могли измениться или исчезнуть.

Его королевское высочество принц Уэльский имеет удовольствие пригласить Вас посетить его и обсудить Ваши предложения относительно повторного ввода в строй 46-го пехотного полка, сей проект вызывает у него глубочайший интерес. Возможно, наиболее удобным для Вас стало бы присутствие на празднике в саду, который принцесса устраивает в воскресенье, 21 июня, возле Белого дома. Формальное приглашение будет прислано Вам на этой неделе; если такое приглашение приемлемо для Вас, пожалуйста, ответьте обычным образом.

– Приемлемо, – проговорил он вслух и снова ощутил непривычный укол восторга, как и в первый раз, когда он прочитал эту записку. – Приемлемо, пишет он!

Действительно приемлемо – хоть и опасно. Принц обладал немалой властью, значительным влиянием в военных кругах, включая военного министра. Но он не король. А король и принц не ладили между собой. Король и его наследник были в прохладных отношениях уже несколько лет, и добиться милости одного означало навлечь на себя холодность другого.

Но все же… можно было бы пройти по лезвию бритвы между ними и получить поддержку обоих…

Но он понимал, что сам был истощен морально и физически, короче, не в той форме, чтобы пускаться на такие ухищрения.

Кроме того. Время пришло. Он знал это. Бросив полный сожаления взгляд в библиотеку, он аккуратно закрыл дверь своего книжного пристанища.

В доме стояла тишина. Толстые ковры заглушали шаги Хэла, когда он вернулся – наконец-то – к спальне Эсме. Открыл без колебаний дверь и зашел внутрь.

Там было темно. Оставив дверь открытой, он пересек комнату и раздвинул шторы на большом двойном окне. Бледный лунный свет упал на него, он вернулся и закрыл дверь. Потом закрыл задвижку.

В будуаре было прохладно и чисто. Чуть пахло пчелиным воском и свежим бельем. Никаких следов ее парфюма.

Он почти вслепую добрался до ее туалетного столика в гардеробной, пошарил рукой и нашел тяжелый хрустальный флакон. Нащупал гладкую стеклянную пробку, вынул ее с легким скрипом и нанес на свое запястье капельку ее запаха – точно так же, как на его глазах Эсме делала это тысячи раз.