Семь камней

Почти через две недели безлунной ночью они погрузились на корабли. В конвой входили «Лоустофф», флагманский корабль адмирала Холмса, три военных корабля – «Белка», «Морской конек» и «Охотник», несколько корветов, другие суда, груженные пушками, порохом и боеприпасами, и несколько транспортов для перевозки живой силы – в общей сложности тысяча восемьсот человек. «Сазерленд» стоял на якоре ниже по течению, за пределами досягаемости пушек Цитадели, и следил за действиями противника. Река на участке под Цитаделью была усеяна мелкими французскими судами и плавучими батареями.

Грей плыл вместе с Вулфом и шотландскими горцами на борту «Морского конька». Слишком взволнованный, чтобы сидеть внизу, он весь путь простоял на палубе.

В его сознании непрестанно звучало предупреждение брата: «Не ввязывайся в его дурацкие авантюры», – но думать об этом было уже слишком поздно, и чтобы отвлечься от этих сомнений, он вызвал одного из офицеров на состязание: кто искуснее просвистит с начала до конца «Ростбиф из Старой Доброй Англии». Проиграет тот, кто рассмеется первым. В результате он проиграл, но больше не вспоминал слова брата.

После полуночи большие корабли бесшумно убрали паруса, встали на якорь и замерли на темной реке, точно спящие чайки. Л’Анс-о-Фулон, место высадки, которое Малкольм Стаббс и его скауты рекомендовали генералу Вулфу, находилось в семи милях ниже по реке у подножия отвесных утесов, сложенных из хрупкого сланца. Наверху находилось плато под названием Поля Авраама.

– Как вы думаете, они названы в честь библейского Авраама? – поинтересовался Грей, услышав это название, но ему сообщили, что там, на плато, находилась ферма, принадлежавшая бывшему лоцману Аврааму Мартину.

Грей решил, что столь прозаическое происхождение названия не делает его хуже. На этой земле разворачивались драматические события и без библейских пророков, бесед с Богом, без подсчета, сколько солдат может сидеть в Цитадели Квебек.

Стараясь не шуметь, шотландские горцы с их офицерами, Вулф со своими отборными бойцами – среди них и Грей – пересели в маленькие bateaux,[7] которые бесшумно направились к месту высадки.

Шум могучей реки заглушал плеск весел; в лодках все молчали. Вулф сидел на носу первой, лицом к своим войскам, но время от времени поглядывал через плечо на берег. Неожиданно он заговорил. Он не повышал голоса, но ночь была такой тихой, что все сидевшие в лодке слышали каждое его слово. К изумлению Грея, он декламировал «Сельское кладбище».[8]

«Мелодраматичный осел», – подумал Грей, но все же не мог отрицать, что стихи звучали проникновенно. Вулф не устраивал из этого театр. Он словно говорил сам с собой. По спине Грея пробежали мурашки, когда генерал произнес последние строки:

На всех ярится смерть – царя, любимца славы,
Всех ищет грозная… и некогда найдет.
Всемощныя судьбы незыблемы уставы…[9]

– «И путь величия ко гробу нас ведет», – закончил Вулф так тихо, что его услышали лишь три-четыре человека, сидевшие ближе всего.

Грей тоже был рядом и услышал, как генерал прочистил глотку негромким «хм» и расправил плечи.

– Джентльмены, – начал Вулф, слегка возвысив голос, – я предпочел бы писать такие строки, чем брать приступом Квебек.

Люди в лодке зашевелились, послышался смех.

«Вот и я тоже, – подумал Грей. – Поэт, написавший их, вероятно, сидел перед уютным камином в Кембридже, ел пышки со сливочным маслом, а не готовился упасть с отвесных утесов или подставить свою задницу под пули».

Он не знал, была ли это просто очередная мелодрама, свойственная Вулфу. «Возможно, да, возможно, нет», – подумал он. Утром он встретил возле сортиров полковника Уолсинга, и тот обмолвился, что Вулф отдал ему накануне вечером медальон с просьбой передать его мисс Лэндрингем, с которой Вулф был помолвлен.

С другой стороны, не было ничего необычного в том, что люди перед решающим сражением отдают свои личные ценности в руки друзей. Если тебя убьют или тяжело ранят, твое тело могут обшарить мародеры, прежде чем твои товарищи сумеют унести тебя с поля боя, и не у каждого найдется верный слуга, который сохранит твои вещи. Грей и сам часто брал перед боем у друзей табакерки, карманные брегеты или кольца – у него была репутация счастливчика, вплоть до Крефельда. Сегодня его никто не просил о такой услуге.

Он инстинктивно наклонился в сторону, почувствовав, как изменилось течение. Саймон Фрэзер, его сосед, качнулся в противоположную сторону и толкнул его.

– Pardon,[10] – пробормотал Фрэзер. Накануне вечером генерал Вулф заставил всех декламировать по кругу за обеденным столом французские стихи. По общему мнению, у Фрэзера был самый аутентичный акцент; до этого он несколько лет воевал с французами в Голландии. Если их окликнет французский часовой, его дело ответить ему. Несомненно, подумал Грей, Фрэзер теперь перебирал мысленно французские фразы, стараясь зарядить свой мозг, чтобы в панике не выскочило изо рта английское слово.