Семь храмов

Прунслик говорил мало, и то, что он сказал, прозвучало не слишком вежливо, хотя и касалось Матиаша Гмюнда. Фальшиво-доверительным жестом взяв меня под руку, человечек вполголоса сообщил, что уважать Матиаша особо не за что, однако приходится плясать под его дудку, потому что он хорошо платит. Наш работодатель — всего лишь архитектор-неудачник, добавил Прунслик, мечтатель, помешавшийся на Средневековье и не признающий ничего из того, что появилось позже. На него свалилось сказочное наследство, и это дает ему возможность осуществлять некоторые из своих безумных планов.

Я возразил, что этого не может быть, что мне известна история предков Гмюнда и что в Праге он занимается весьма благородным делом.

Пожав плечами, Прунслик ответил, что я еще слишком молод и наивен и потому не понимаю, что люди иногда подшучивают надо мной. Тут он был прав, я действительно колебался, кому из них двоих ни в коем случае не должен верить — Гмюнду или же моему нынешнему собеседнику. Но тут он опять понизил голос и сказал, что Матиаш — большой оригинал и что фамилию Гмюнд он взял себе в память о каком-то знаменитом средневековом зодчем. Коротышка спросил, не кажется ли мне голова Матиаша какой-то странной, но я не успел ответить, потому что он немедленно добавил, что, по его мнению, она приделана к телу вверх ногами. Разумеется, с этим утверждением я тоже не согласился, хотя и хмыкнул про себя. Мне ведь еще при первой встрече с великаном показалось, что с его головой не все в порядке. Мало того, продолжал Прунслик, рыцарь бывает иногда таким рассеянным, что по утрам, поднявшись с постели, насаживает голову наоборот, причем не только вверх ногами, но и задом наперед: подбородком к потолку, лицом назад.

— Тогда он все время оглядывается, как жена Лота, и с ним совершенно невозможно разговаривать, лучше залезть куда-нибудь и переждать. А случается и так, что он превращается в соляной столп и, стоя этаким идолом, достигает наконец блаженства. — Коротышка рассмеялся и сразу же помрачнел. — Мне с ним невесело. Порой кажется, будто Матиаш Гмюнд хочет исправить все ошибки истории… — Тут он запнулся и с удрученным видом добавил нечто поразительное: —…исправить свои собственные ошибки. Разве я виноват, что он выбрал для этого именно Чехию? И именно меня? В нем есть что-то роковое.

Весь остаток пути мы молчали.

Гостиница «Бувине» — невысокое трехэтажное здание, расположенное в верхнем конце улочки, которая прежде называлась Малой Карловой площадью; приблизительно в этом месте — неподалеку от церкви Святых Петра и Павла (принадлежавшей Ордену крестоносцев и бывшей сначала романской, потом готической, потом, к сожалению, барочной и в конце концов никакой, потому что ее разрушили) и близлежащей часовенки Гроба Господня (ее тоже давным-давно не существует) — стояла черная, овеянная легендами кузня древней, еще дохристианской слободы Здераз. Печальные места. Соседняя улица зовется «На Зборженце» (то есть «На Руинах»); когда я слышу это невеселое название, по спине у меня всегда пробегают мурашки и кровь стынет в жилах. Я подумал, что у Матиаша Гмюнда отличное историческое чутье, раз он выбрал гостиницу в этом квартале. В то время, о котором я веду рассказ, а именно — полгода назад, «Бувине» напоминала тортик, не слишком обильно украшенный взбитыми сливками; возвели дом на рубеже нынешнего века, и торопливый прохожий мог не заметить, что его недавно перестроили и превратили в гостиницу. Он производил впечатление скромного частного пансиона без собственного ресторана, каких в городах Западной Европы не один десяток. Но дом этот имел башню. Она находилась посередине здания и возвышалась над его крышей всего на один этаж, башня эта осталась от прежнего готического строения, и именно по ней можно было судить об истинном возрасте дома. Заметить ее вам удалось бы, лишь выглянув в слуховое окно одного из расположенных вокруг высоких жилых домов. Я и сам тогда о ней еще не догадывался.

Мы прошли мимо стойки портье, поднялись по лестнице на второй этаж и постучали в дверь под № 6. Послышалось «Войдите!», и мы ступили внутрь. За обширным холлом, из которого незнамо куда вело несколько дверей, виднелась удобная гостиная, выдержанная в светлых тонах; ковер, обои и основная часть мебели были белыми, самым темным цветом тут был кремовый. Первое, что привлекло мое внимание, да так, что у меня просто глаза разбежались, были цветы. Они стояли в прозрачных стеклянных и матовых хрустальных вазах, и взгляд встречал их абсолютно повсюду: на полу, на журнальном столике, на комоде, на подоконниках. Георгины — или астры — в огромных количествах, лохматые головки хризантем, среди которых виднелись крапчатые звезды лилий. Но самое сильное впечатление производили белоснежные розы, которые представились моему жадному взору в самых разных стадиях цветения. Их вазы были тяжелыми и округлыми, как перевернутые купола; грубая резьба хрусталя вызывающе контрастировала с лепестками мягче китайского шелка.