Семь ключей к современному искусству

Монументальный масштаб полотна Осирис и Исида, его темный, почти монохромный колорит, его неровная, изрытая впадинами поверхность, его видимая тяжесть (оно словно наваливается на зрителя своим красочным слоем в пятнадцать сантиметров толщиной), его драматическое содержание – всё наводит на мысль о склонности Кифера к эстетике возвышенного (см. ранее). Ошеломляющий эффект усиливает точка зрения снизу: зрителю кажется, что он находится у подножия огромной пирамиды и смотрит вверх, рискуя потерять равновесие. При этом живопись Кифера такова, что грандиозное сооружение выглядит крайне уязвимым, словно оно может в любой момент рухнуть и дать толчок цепи жутких бедствий.

Эмпирический ключ

Как и творчество Кифера в целом, картина Осирис и Исида отличается глубокой двусмысленностью. Она явно подразумевает некое повествование, но путь к этому повествованию прегражден: мы погружены в море семантической неопределенности. Это связывает творчество Кифера с романтизмом и символизмом XIX века, которые всячески подчеркивали, что смысл не есть нечто фиксированное и определенное, что он, скорее, сродни неуловимому чувству или настроению.

Попытка истолковать картину на основе мифа об Осирисе может отвлечь нас от ее конструктивного значения. Художник соединил вместе два больших холста, чтобы создать полотно, вторящее своим масштабом грандиозности изображенного на нем сооружения. И действительно, размер картины ошеломляет. Монументальность свойственна творчеству Кифера в целом: за счет величины полотна, за счет толстого фактурного слоя краски, за счет мрачного темного колорита он создает мощное чувство экзистенциального опустошения, по отношению к которому образно-символический строй его работ кажется вторичным. Сама форсированная материальность живописи призвана в данном случае сообщить нам осязаемое ощущение текущего момента.

Подчеркивая подавляющую мощь природы и мира, созданного человеком, Кифер внушает нам острое чувство экзистенциального бессилия. Беспорядочная фактура поверхности затрудняет чтение форм. Необозримый масштаб, указание не на присутствие, а на отсутствие или на то, что не может быть изображено, складываются в эстетику, ориентированную на нечто непостижимое, неподвластное ни науке, ни объективному познанию вообще.

Среди всех художников, обсуждаемых в этой книге, Кифер наиболее склонен подчинять зрение осязанию. Рельефная поверхность картины побуждает нас воспринимать ее тактильно. Если зрение полезно для усвоения абстрактных понятий, так как оно физически отделяет нас от того, что мы воспринимаем, то осязание снабжает нас конкретными, подтвержденными на опыте, подкрепленными физическим контактом знаниями. Осязание задействует два чувства – тактильное и кинестетическое: первое из них воспринимает предметы на ощупь, а второе анализирует движения тела, которые ориентируют нас по отношению к окружающему миру. Кинестезия помогает нам сформировать свой мир из множества точек соприкосновения; она в известном смысле погружает нас в воспринимаемую реальность. Улавливая связь между ощущениями и работой наших мышц и конечностей, мы учимся поддерживать нужное положение тела, совершать желаемые движения, адекватно реагировать на внешние импульсы, претворяя мысли в действия. Таким образом, тактильное восприятие и кинестезия существенно дополняют нашу картину пространственно-временно́го мира, придавая ей весомость и основательность.

Теоретический ключ

Кифер видит основную задачу искусства в том, чтобы поднимать самые острые и фундаментальные вопросы человеческого существования. Он тесно связывает свое творчество с философией, литературой, историей, затрагивая темы духовности и трансцендентности, страха и надежды, ужаса и отчаяния. Подобно Бойсу, Кифер понимает, что бремя немецкого народа явилось лишь конкретным историческим примером всепроникающего чувства ужаса, которое преследует человечество всегда и всюду. Однако в эпоху, безоглядно преданную техническим достижениям и рациональному представлению о реальности, это чувство становится особенно мучительным.