Семь корон зверя

Эти-то ночные постояльцы, когда наглые, а когда и протрезвевше-застенчивые, и доставляли Ирочке скудное денежное довольствие. Техника вытягивания наличности была не очень даже и хитра. Когда мать, с утра, как поезд по расписанию, отправлявшаяся неукоснительно на родную рыночную площадь, велела накормить чем придется пробудившегося гостя, Иришка, прежде чем подать поесть, на глазок определяла сущность и утренний настрой постояльца. Если тот вид имел невыспавшийся и понурый или просто растерянный от пробуждения в неведомо какой части света, Ирочка без обиняков, но ласково намекала, что за завтрак надо бы заплатить отдельно, хотя бы рубль, одновременно при этом заботливо опекала гостя, старалась накормить от души. И денежку в этом случае получала всегда, иногда и больше рубля – за приветливость и доброе слово. Если же гость вставал бодрячком и в совершенно чужом ему доме чувствовал себя, как в своем собственном, был с утра авантажен и нахален, то подход к нему у Ирочки имелся совсем иной, да и денежный расчет тоже.

Когда самоуверенный постоялец, чаще человек горячий и кавказский, видя смущение прислуживавшей ему миловидной и полуодетой девчонки, пытался продлить ночные удовольствия и неожиданно обнимал Иринку, тянул к себе на колени, тут и начиналось основное шоу. От наигранного девичьего смущения не оставалось и следа, Иришка принималась отбиваться и орать на всю улицу, поминая соседа-участкового и мамашу, которая, скажи ей дочка хоть полслова, не оставит от нахала мокрого места. Далее дело, ловко доведенное Иришей до мирного разрешения, редко заканчивалось меньше чем выдачей малолетней вымогательнице десятки за молчание.

Но на червонцы Люськиных хахалей определиться в жизни было нельзя, на мать же у Иринки и нерадужных надежд не имелось. Оставалось позаботиться о себе самой, а там, как говорится, что Бог даст.

После восьмилетки определиться удалось ученицей дамского парикмахера, не без заискиваний и обещаний служить одновременно и в должности сменной уборщицы, в цирюльню на Курортном, и то было редкой удачей для бесхозной девчонки. Поначалу и мастерицы, и вообще все, кому было не лень, отрывались на новенькой по полной программе, об учебе и вовсе никто даже не заикался. «Подай, прибери, сбегай, пошла вон, лахудра», а когда и тычки до синяков. Иришка же терпела, понимала, что на первых порах никак не может быть иначе.

Но терпение и труд всё перетрут. Исполнительную, улыбчивую, а главное, необидчивую послушницу третировали недолго, благо мастерицы в дамском зале подобрались не до конца бессовестные. Когда и подменяла Иришка наставницу свою Нютку – вымыть голову постоянной клиентке, случайные, чай, не баре, сами до мойки дойдут и обслужатся, бигуди снять или накрутить, химию для завивки в посуде развести. У Иришки все получалось, все выходило хорошо. Через год с небольшим Нютка стала доверять старательной ученице иногда и стрижку сомнительной заказчицы. И тоже без нареканий. Деньги, пусть совсем пока небольшие, все же капали в Иришкин тощий карман, были честно и нелегко заработанными.

Одно только наблюдение, ежедневное и злое, не давало Иринке наслаждаться грядущими успехами и настоящими достижениями на жизненном поприще.

Они проходили нескончаемым потоком, с утра до вечера Иринкиного рабочего дня, веселые и богатые, местные, приезжие, разодетые и в большинстве своем привередливые, подруги картежных катал, рыночных рэкетиров, подпольных фабрикантов и торговых дельцов, многие – не сильно и старше ее самой. И уж конечно, без институтских дипломов всего на свете добившиеся. К ним наперебой кидались мастерицы, зная щедрую манеру разбрасывания чаевых, о них злословили не без зависти, копировали наряды и словечки, заискивали и деликатно выспрашивали захватывающие подробности их «светской» жизни.

Вывод из коротенького своего выхода «в люди» Иринкой был сделан неутешительный. Стань она хоть самой-самой выдающейся парикмахерской примой, как местная их звезда беленькая Светка, пусть записываются охочие до красоты клиентки к будущей Ирине Аркадьевне хоть за год вперед, все равно останется она обслугой и халдейкой, даже если состарится и умрет позади этого растреклятого цирюльничьего кресла. А пока она будет горбатиться за ним годами в надежде на приличный заработок и услужливо принятые чаевые, другие девчонки, удачливые и свободные, расхватают лучшие места и лучших же мужиков, и останется Иришка старой дурой, не нужной никому и уж тем более себе самой. Печальный опыт матери Иринку ни в чем не убеждал, напротив, ясно подсказывал, каких подводных камней надо избегать, если не хочешь, чтобы лодка твоя потерпела безнадежное кораблекрушение. Оттого Иринка и дала для начала зарок спиртного в рот не брать и не трепать себя по пустякам. Было ей об ту пору уже полных шестнадцать лет.