Семь лепестков

— Нет, — недоуменно ответил Леня, — я думаю, это их пи-ар отдел всем рассылал. Хотя странная идея — рассылать приглашения FedEхом. Обычно курьера отправляют.

— Ну ладно, — сказала Женя и, допив свою «Маргариту» (пятую? шестую?), поднялась и спросила: — Потанцуем?

Леня спратал очки в футляр и убрал его во внутренний карман пиджака. Играла какая-то медленная музыка, слова было уже лень разбирать. Леня танцевал на удивление хорошо, и Женя вдруг почувствовала, что вечер удался. Было так приятно плыть по алкогольным волнам музыки, не думая ни о чем, не волнуясь и не переживая.

Они вернулись к столику.

— А ты не знаешь, Маша так и останется в Англии? — спросил Леня.

— Не знаю, — сказала Женя, — Володя ничего об этом не говорил. Но вроде ведь дела у него наладились?

— Да, конечно, — ответил Леня, — все хорошо. Мы чудесную схему сейчас разработали…

— Да, Ромка мне говорил что-то… я, вроде, тоже туда подписана.

— Но, похоже, Машке там просто больше нравится, — сказал Леня.

Женя пожала плечами. Она не любила Лондон, находя сам город сырым и тусклым, англичан — неоправданно снобистскими, а хваленую моду — слишком плебейской.

— Кто бы мог знать, что так все кончится, — вздохнул Леня, — только ты с Ромкой и осталась. А Володька ведь как Машку любил, а?

— С возрастом это проходит, — пошутила Женя, — впрочем, ты ведь никогда не был женат?

— Слава Богу, — ответил Леня, — то есть я хотел сказать, это потому что Ромка меня опередил, — поправился он.

Женя рассмеялась и потрепала его по щеке.

— Не завидуй так уж сильно, — сказала она.

Садясь в ленину «вольву», Женя поняла, что совсем уже пьяна. «Зачем я, все-таки, столько пью?» — пробормотала она. Впрочем, это было все еще приятное опьянение, что-то обволакивающее, мягко баюкающее.

— Ты слышала уже нового Гребенщикова? — спросил Леня — «Песни Рамзеса IV», крутая вещь.

— Нет, — сонно сказала Женя. Она скинула туфли и с ногами залезла на переднее сидение. Было немного неудобно, но ей почему-то казалась смешной мысль сесть так, как она сидела в кресле маленькой девочкой… маленькая девочка, в короткой юбке, в белых гольфах…

— Или я лучше тебе старенькое поставлю… — сказал Леня. — Привез из Германии себе недавно. Классическая музыка конца семидесятых, странно, что мы в школе его пропустили.

Он щелкнул магнитолой, диск с мягким звуком ушел в нутро автомобиля, и Дэвид Боуи запел:

Do you remember a guy that's been
In such an early song

— Ничего я не помню, — ответила Женя.

Машина тронулась по опустевшему ночному городу. Сквозь сон она чувствовала, как Леня гладит ее бедро, и слышала, как Дэвид Боуи поет:

Ashes to ashes, funk to funky
We know Major Tom's a junkie

Все так же не просыпаясь, она думала о том, как все странно обернулось, что никогда бы она не подумала, что это будет Леня… скорее уж — Альперович, если бы он был чуть сообразительней… между ними же проскочила тогда какая-то искра, тогда, полгода назад. Но она уже понимала, что они едут к Лене домой, знала наперед, что останется у него ночевать, что первый раз изменит Ромке — но она еще не догадывалась, что за этой ночью последуют много других ночных свиданий, дневных встреч, теплых снов, испуганных торопливых поцелуев в коридорах на общих праздниках, торопливых совокуплений и прерванных телефонных звонков. Только через полгода она поймет, что если пятый лепесток не сдержал своего обещания, то шестой исполнил свое сполна.

В электричке, везшей его мимо покрытых знакомыми граффити мокрых заборов к даче Владимира, Антон почему-то вспомнил, как Сашке однажды принесли амстердамской травы. Он щедро забил косяк «на двоих», и они с Антоном дунули. Антона срубило почти мгновенно и, честно говоря, ему никогда не было так плохо. Состояние high если и наступило, то где-то между третьей и четвертой затяжкой — и тут же ему на смену пришла тошнота и ощущение полного бессилия. Несколько часов он сидел на полу на кухне и слабо мычал. Вероятно, то же самое испытывает обычный человек, выпивающий залпом бутылку спирта: чувство опьянения сменяется тяжелым алкогольным отравлением так быстро, что не успеваешь получить удовольствие. Он помнил, что в какой-то момент его глаза сконцентрировались на портрете Боба Марли, висевшем у Сашки на стене, и он подумал, что на самом деле Боб Марли был антихристом, потому что призывал всех курить траву. А ведь непонятно, как человек добровольно может ввергнуть себя в такое омерзительное состояние, думал тогда Антон. И, значит, это колдовское наваждение, можно сказать — сатанинское. В тот момент он напрочь забыл, что никто не заставлял его курить этот злосчастный косяк — напротив, это он сам уговаривал Сашку не скупиться и забить побольше. Самым ужасным было то, что из этого состояния никак невозможно было выйти.