Семь месяцев бесконечности

Сегодняшний день был именно таким: нам удалось пройти в первой половине дня 25 километров, и мы явно шли на рекорд. Во второй половине дня высокий темп сохранился. Я шел впереди и вдруг часа в три заметил впереди черную точку. Сначала я подумал, не случилось ли чего-нибудь с тягачом, но, подойдя поближе, к своему удивлению, увидел, что это человеческая фигура. Да, да, это был памятник — явление, крайне редкое в Антарктиде, наверное, самом бедном в смысле памятников континенте. Снежная статуя, одетая в изысканные лохмотья темного цвета с вырезанным из фанеры лицом, искаженным страшной гримасой (очевидно, от холода), знаменовала собой важную веху в целом и для нашей экспедиции в частности. Это была отметка 1000-го километра от Мирного! Мы разменяли последнюю из шести тысяч антарктических километров. Интересно было наблюдать за реакцией собак на это чучело. Сначала они бросились к нему довольно резво, полагая, что человек этот стоит здесь неспроста: опытные полярные собаки понимали, что если человек стоит на морозе, то его может удерживать только одно — рядом должны быть тепло, еда и место для отдыха. Но по мере приближения к монументу они постепенно сбавляли ход, а затем и вовсе остановились. Что-то в его облике их явно настораживало — может быть, жуткое выражение лица, удивительно точно переданное неизвестным скульптором, не знаю, но только собаки поворачивали, вновь выходили на след и бежали за мной, уже не оглядываясь. Так мы и пробежали за сегодняшний день 50 километров. Вечером вновь поступила жалоба от моих постоянных клиентов Дахо и Кейзо на плохую работу примуса. В полном соответствии с гарантийными обязательствами я явился по первому их телефонному звонку и принес импортный газовый генератор, взятый в палатке Уилла. Прежний, проработавший всего четыре дня и отказ которого чуть было не подорвал доверие к моей фирме, нуждался в тщательной чистке. Импортный работал на славу, и я ушел из палатки, осыпаемый с двух сторон словами благодарности. Когда я подходил к палатке Этьенна и Уилла для радиосвязи, Уилл, не дав мне войти, остановил меня на пороге весьма необычной просьбой. Он просунул в полураскрытую дверь палатки свою миску, наполненную какой-то странной зеленоватой жижей с торчащей в ней коркой хлеба, и попросил меня накормить этим Горди, своего любимца. Однако здесь я совершил тактический просчет: прежде чем опрокинуть миску перед мордой уже спящего Горди, я его разбудил. Все мои дальнейшие попытки вывернуть содержимое миски на снег встречали противодействие со стороны вооруженного великолепными зубами разбуженного гиганта. Горди одержал безусловную победу и, выхватив из моих рук миску, начал с завидным аппетитом, как будто и не съел час назад полтора килограмма суперкалорийного корма, лакать прямо из миски, словно именно он был ее хозяином. Настоящий же хозяин, наблюдавший за этим святотатством через щелочку в двери палатки, не удержался от печального возгласа, однако от комментариев воздержался. Я тем временем здорово замерз, так как шел на радиосвязь, как обычно, налегке, а Горди упражнялся с миской при температуре минус 42 градуса. Я совершил еще одну ошибку: отнял у Горди злополучную миску, для чего мне пришлось действовать обеими руками, и часть ее содержимого, чрезвычайно липкого и противного, осталась на них. Чертыхаясь про себя, я вернул миску Уиллу, который, кстати сказать, не очень-то ей и обрадовался. В результате мне пришлось долго и тщательно оттирать руки, на что ушло почти полтора рулона туалетной бумаги, так как иначе я бы просто-напросто не смог дотронуться до микрофона радиостанции. Зеленая жижа представляла собой, как объяснил мне Этьенн, неудавшийся ужин Уилла, который не смог справиться с ним сам, поскольку перебухал туда масла.

На радиосвязи Саня передал мне, что закончил все дела на Востоке, сдал станцию и собирается вылететь на Комсомольскую, чтобы присоединиться к нам. До Комсомольской около 120 километров, и мы предполагали прийти туда днем 2 февраля. Удивительно, что, несмотря на такие низкие температуры, некоторые собаки линяют. Сэм уже практически завершил обновление своей шубы, а два брата в нашей упряжке, Роден и Чубаки, в самом разгаре линьки и, естественно мерзнут больше других, поэтому мы с Джефом надели на них жилеты, а на ночь стелили им куски поролона.

Странный парень этот Роден — видно же, что он весь трясется от холода, но ни за что не хочет ложиться на поролон. Джеф с ним и так и эдак: и уговорами, и угрозами — ничего не помогало, но тем не менее каждый вечер я расстилал рядом с ним этот черный матрасик, а утром вновь складывал его. Роден же всю ночь трясся рядом. Ну что ж, ему виднее…

31 января, среда, сто девяностый день.