Семь месяцев бесконечности

В полдень прилетел самолет, он привез Боба Беати и его ребят для одного из последних стартовых интервью. Надо сказать, что вопросы Боба не отличались особым разнообразием, и уже после первой встречи с ним мы примерно представляли, о чем будем говорить. Мне, естественно, был задан вопрос о снежных ваннах: думаю ли я продолжать их, когда температура на плато упадет до минус 40 и ниже? Я, разумеется, ответил, что непременно буду и единственное, что может мне помешать, так это отсутствие снега и очень сильный ветер. Этот ответ привел Боба в полный восторг, которым он незамедлительно решил поделиться с потенциальными телезрителями. Жану-Луи был задан вопрос о том, какая, по его мнению, разница между Парижем и тем местом, где мы все, включая самого Боба, сейчас находимся. Даже видавший виды Жан-Луи сразу не нашел, что ответить; он только сказал что-то вроде того, что в Париже женщин больше, чем собак, а здесь наоборот… Вопросы, предназначенные остальным, я не запомнил, но после интервью Боб надолго превратился для нас в некую нарицательную фигуру, с которой связано нечто непередаваемо забавное. Жан-Луи завел даже специальную тетрадочку, куда старался заносить все вплоть до мельчайших деталей, отличающих от Парижа ту или иную точку нашего маршрута (разумеется, в рассмотрение брались только те места, куда теоретически мог попасть Боб). А у нас с Уиллом была примета: если сильно метет, то достаточно сто раз подряд произнести: «Боб Беати, Боб Беати и т. д.», и ветер моментально стихнет. Хотите верьте, хотите нет, но иногда это помогало.

Погрузили в самолет все оборудование наших славных кинолетописцев, включая нарты и палатки. Я отправил на Кинг-Джордж образцы снега (около 10 килограммов) для проведения исследований на предмет содержания в снеге примесей тяжелых металлов. Содержание примесей определяется путем фильтрования талой воды, а поскольку выполнить эту работу в полевых условиях невозможно, я попросил помочь мне в этом Джона Стетсона, оставив ему все необходимое оборудование и инструкции, при этом я предполагал отправлять пробы с разных точек маршрута. Кроме того, я занимался исследованиями приземного озона с помощью портативного хемолюминесцентного газоанализатора — уникального в своем роде аппарата, изготовленного специально для экспедиции Ленинградским гидрометеорологическим институтом. И коль скоро я заговорил о научной программе экспедиции, скажу, что, несмотря на все трудности, связанные с освоением лыж, Дахо каждые два дня начиная со старта отбирал образцы снега для последующего изотопного анализа. «Отбирал» он их в прямом смысле и практически всегда силой, поскольку на поверхности ледника Ларсена, по которому мы шли в это время, мягкий снег как таковой в большинстве случаев отсутствовал — был или чистый лед, или очень плотный фирн, и Дахо затрачивал много сил, чтобы взять пробы с подповерхностных горизонтов. Но если мы с ним занимались выполнением своей научной программы сами под сочувствующими взглядами наших товарищей, то научная программа Жана-Луи требовала непосредственного участия каждого из нас. Дело в том, что в соответствии с договором, за включенным с Европейским научным центром, Жан-Луи обязался раз в неделю собирать суточную мочу каждого участника и одновременно с этим распространять среди нас анкету-вопросник с одними и теми же периодически видоизменяемыми вопросами на тему «Как вы себя чувствуете?», «Кто ваш настоящий лидер?», «О чем вы думаете?» и т. д. Сбор суточной мочи в наших условиях, как вы понимаете, был делом непростым, и не всегда, естественно, она получалась суточной. Но не легче было и нашему доктору, который, отбирая у нас каждый вечер полиэтиленовую банку, кусок льда в которой представлял все или почти все, что мы отдавали Антарктиде в обмен на чай, кофе и т. п., подвешивал ее под потолок палатки и, когда этот лед таял, отбирал пробы этой ценнейшей жидкости в небольшие стеклянные пробирки, обозначая их номерами и датируя. (В этом эксперименте мы все проходили под постоянными номерами: Жан-Луи — № 1, Кейзо — № 2, Дахо — № 3, Джеф — № 4, я — № 5 и Уилл — № 6.) Время от времени (обычно это были редкие моменты, когда мы собирались вместе и Жан-Луи пребывал в особенно благодушном настроении) он напоминал нам, что скоро вплотную займется нашей кровью.

В тот день 7 августа, проводив самолет, мы прошли еще около полутора часов и остановились на ночлег. Причин для приподнятого настроения было более чем достаточно: с одной стороны, погода улучшилась, а с другой — и это, пожалуй, главное — мы впервые остались на льду вшестером, только своим боевым составом, так что ничто и никто более нас не сдерживал. Мы начинали свою Трансантарктику.

8 августа.