Семь минут до весны

Он рядом, не ест почти ничего, и время от времени морщится, замирает, прислушиваясь к себе же.

Плохо?

Если так, то не скажет до последнего… ему нельзя было обращаться, а он обращался… и прогулка эта по зимнему лесу здоровья не добавила…

— Не хмурься, — Райдо накрыл ее руку. — Подумай лучше, что в городе надо…

В город Ийлэ не хотелось совершенно. Но разве ее желания что-то да значат?

Коляска.

Надо же, сохранилась. Лак поблек, трещинами пошел… и кожа, которой сиденья обиты были, облезла… и пахнет нехорошо.

— Проветрить надо было бы, — Райдо коляску осматривает пристально, и в какой-то момент останавливается, согнувшись, прижав руку к животу. — Проклятье… все нормально, забылся просто… когда тебе хорошо, то быстро забываешься, а оно вот… напомнило.

— Дай, — Ийлэ взяла его за руку, и ладонь раскрыла, провела сложенными щепотью пальцами, вслушиваясь в тело.

Живое.

Сердце бьется ровно. Легкие работают. Кости… мышцы… и тонкими нитями в них прорастает беспокойный разрыв-цветок.

— Да ничего…

— Ничего, — оборвала Ийлэ.

Он почти спит, и надо немного… если сейчас, то немного… и завтра… день ото дня просто поддерживать этот сон.

— Спасибо, — Райдо смотрел сверху вниз.

Шапку не надел.

Он и тогда без шапки уехал. Как не мерзнет-то? У него ведь голова лысая…

— А почему ты… — Ийлэ не без сожаления выпустила руку и коснулась своих, отрастающих, волос. — Не отрастишь?

— Страшный?

— Нет.

— Страшный… ну… как попал в больницу, так и обрили… и потом тоже так легче. Не мне — докторам… надо как-то гной спускать, и вот…

Какой-то неправильный разговор.

Гной. Болезнь.

— Забудь, — говорит Райдо с какой-то неловкой улыбкой. — Нам пора… и ноги укрой, замерзнешь.

Он помог забраться в экипаж, и ноги укутывал толстенной медвежьей шкурой, которую Ийлэ совершенно не помнила, а если так, то шкуру эту Райдо с собой привез…

Нат принес кирпичи, обернутые толстой тканью.

И корзинку с едой.

Шаль. Пару одеял…

— Я за ними присматриваю, — он косится на Гарма, который наблюдает за этими сборами с ухмылкой. — Не бойся. Я не позволю им тебя обидеть.

— Почему?

Он ведь и сам не любит Ийлэ, хотя, пожалуй, уже не желает ее смерти.

— Потому что ты теперь со-родич. Райдо поклялся тебя защищать. И я тоже должен.

Наверное, если поклялся, тогда да…

Со-родич.

Глупость какая. Она ведь альва, а Райдо… Райдо просто хочет жить.

— Воротник подними, — проворчал Нат. — А то продует…

Заснеженный тракт и ветер в лицо. Небо синее, яркое, солнце на нем сияет медной бляхой, и свет его, отраженный алмазной пылью наста, слепит. Ийлэ закрывает глаза.

И открывает.

Глотает холодный воздух, сама себе удивляясь, что вот она, живая, сидит в коляске, едет в город… и вместо страха, того, который мешал думать, испытывает странное предвкушение.

…отец вывозил перед ярмаркой.

…и на саму ярмарку. Собирались с утра, и Ийлэ целую ночь не спала, даже когда выросла. Смешно, тогда она себе казалась неимоверно взрослой, умудренной опытом… на самом деле… на момент последней поездки ей только-только пятнадцать исполнилось.

…а потом ярмарки отменили, наверное, некому стало веселиться. Но лучше не вспоминать плохое, пусть останется там, в прокопченной чаше, где недавно пылало пламя. Если вспоминать, то о хорошем, например, о том, как не спала, ворочалась, гадая, как именно оно будет, хотя и знала — так же, как в прошлом году, и в позапрошлом, и за год до того… все предопределено…

Глухой бой старых часов.

Далекие шаги — прислуга встает рано… и томительное ожидание, когда Ийлэ почти готова вскочить, бежать, как есть, босиком, к маме или отцу… поторопить их…

Но нет, она ведь взрослая уже.

А взрослым дамам надлежит проявить терпение. Терпение — это похвально…

…Ийлэ терпит. И встает ровно в восемь, чтобы позвонить Милли, которая является незамедлительно. Эта часть утреннего ритуала с омовением накануне ярмарки неуловимо изменяется.

— Ты тоже пойдешь? — Ийлэ спрашивает шепотом, хотя нет никакой тайны в том, что прислуга отправится в город.

В доме останется лишь старый дворецкий, слишком серьезный, чтобы участвовать в подобных забавах, так он говорил, но Ийлэ ему не верила. И жалея дворецкого, привозила ему засахаренные орехи или вот глазурованные яблоки… или еще что-нибудь…

…были сборы.

…и завтрак. Ощущение суеты, которая скрыта, поскольку дворецкий строго следит, чтобы распорядок дня не был нарушен, но при все его серьезности он не способен справиться с духом грядущего праздника…

…дорога…

…пара лошадей взбивает копытами белый снег. Мама прячется под зонтиком, вздыхая, что день слишком уж солнечный, а зимнее солнце — опасно для кожи. Впрочем, ее ворчание привычно. А отец вот улыбается, его радость безусловна и заразительна.

Ийлэ улыбается в ответ и вновь забывает о сдержанности.

Сегодня можно. Ярмарка — это ведь хороший повод ненадолго отступить от правил…

Город начался с дыма. Запах его, по-осеннему пряный, Ийлэ ощутила задолго до того, как раскололось льдистое зеркало горизонта.