Семь минут

— Я вам расскажу, что за человек Джадвей, и после этого вы поймете причины, по которым он не жаждет славы, — заговорил Бейнбридж, тщательно подбирая слова. — В молодости Джадвей был идеалистом, но сейчас, в зрелые годы, превратился в прагматика. По его мнению, то, что лучше для общества, для всеобщего благосостояния, лучше и для него самого. Поскольку он часть этого общества. Все остальное будет самым обычным потаканием своим желаниям. Мы с Джадвеем закончили юридический факультет, но он считал, что его призвание — не юриспруденция, а литература. Он полагал, что даровит, и отправился в Париж. Там Джадвей под влиянием мисс Макгро стал писать. Он радовался, считая, что, как писатель, способен помогать делу свободы больше, чем как адвокат, но вмешались другие обстоятельства. Не спрашивайте о них, потому что я не могу рассказать. В итоге Джадвею пришлось оставить карьеру писателя, да и адвокатскую тоже. Через несколько лет у него появилась возможность выбирать, но интерес к литературе уже угас. Оставался закон, служению которому он и отдал все свои силы. Джадвей сделал хорошую карьеру и скоро поднимется еще выше. Могу сказать по секрету, что через несколько недель в Верховном суде Соединенных Штатов появится вакансия. Президент спрашивал у Джадвея, не хочет ли тот занять освобождающееся место.

— Верховный суд? — ошеломленно переспросил Барретт. — Я… у меня в голове сложился свой образ Джадвея. Я думал, что он все такая же богема, как в свои парижские дни. Такой, каким его описали в зале суда. Вы хотите сказать, что Джадвею предлагают стать членом Верховного суда?

— Да, скоро он станет членом Верховного суда Соединенных Штатов.

Только теперь до Майка дошел весь смысл слов Бейнбриджа.

— Сенатор, вы понимаете, что это значит? — выпалил он. — Это значит, что Джадвей, — или как там он сейчас себя называет, стал в сто раз более ценным свидетелем, чем я предполагал. И теперь его выступление во сто крат важнее и для нас, и для него самого.

Бейнбридж хотел было возразить, но Барретт не дал ему открыть рот. Сейчас в его голосе послышалась уверенность.

— Только представьте себе появление такого человека в суде. Он сам защитит свое творение и опровергнет выдвинутые против него обвинения. Я могу вам сказать, какое он произведет впечатление, по крайней мере, с точки зрения защиты… Это будет таким же чудом, какое произошло на процессе Лиззи Борден. Конечно, вы помните это дело. Отец и мачеха Лиззи были зверски убиты. Все улики указывали, что убийца Лиззи, но защитник сделал блестящий ход и вызвал ее в качестве свидетельницы. Лиззи Борден, хорошо воспитанная, опрятная, изящная незамужняя леди, заняла свидетельское место. Защитник просто показал на нее пальцем и обратился к присяжным: «Чтобы признать ее виновной в убийстве, вы должны считать ее чудовищем. Джентльмены, неужели она похожа на чудовище?» Она была похожа на чудовище? Конечно же, нет. Такая утонченная леди никогда не может быть похожа на чудовище. Подобная мысль даже не могла никому прийти в голову. Все доказательства и улики мигом вылетели в форточку, и Лиззи была признана невиновной.

Барретт отдышался и продолжил:

— Сенатор Бейнбридж, если, по мнению присяжных, Лиззи Борден не могла совершить преступление, то никто, по-моему, не сможет упрекнуть в распространении порнографии и непристойности кандидата на пост члена Верховного суда, джентльмена таких высоких достоинств. С меня хватит и того, что Джадвей станет главным свидетелем защиты. Как только я покажу не него пальцем, присяжные сразу поймут, что такой человек не мог написать книгу, способную развратить и испортить молодежь. У них исчезнут все сомнения еще до того, как он изложит мотивы, побудившие его написать «Семь минут». Они свято уверуют в его показания и высокую нравственность. Сенатор, мы добьемся оправдания Бена Фремонта, «Семи минут», самого Джадвея, так же как была оправдана Лиззи Борден…

— Мистер Барретт, — прервал его Бейнбридж. — Можете не тратить силы и не излагать тактику защиты в деле Борден. — Он помолчал и язвительно добавил: — В конце концов, я был деканом юридического факультета в Йеле.

— Простите меня, сэр, — извинился Барретт. — Просто такой безупречный свидетель редко…

— Мистер Барретт, позвольте мне закончить мою мысль.

— Пожалуйста.