Читаем Семь молоденьких девиц, или Дом вверх дном полностью

— Джек, — ответила я, — обещаю тебе, что не буду плакать и буду такой, какой ты хочешь, все время, пока ты гостишь дома. И еще раз скажу тебе, что люблю тебя больше всех на свете! Я, конечно, очень люблю и папу, и маму, но тебя я люблю особенно: мы ведь с тобой всегда были большими друзьями и всегда делили все наши горести и радости.

Джек кивнул головой в знак согласия.

— Ах, Джек, мой милый, хороший! — продолжала я и, уцепившись за его рукав, потерлась о него щекой. — Милый Джек, я никогда и ни за что не выйду замуж! Я хочу всегда оставаться твоей единственной сестрой. Мне хотелось бы всю жизнь неразлучно жить с тобой! И даже если ты будешь беден, я стала бы твоей служанкой — чинила бы твою одежду, стряпала бы для тебя и держала твою квартиру чистой, как стеклышко.

— Ради Бога, Мэгги, перестань нести эту высокопарную чушь! Ты рисуешь уж очень непривлекательную картину. Я вовсе не намерен быть бедняком. Ты можешь оставаться старой девой, если хочешь, но я-то не намерен становиться старым холостяком. Я непременно женюсь и, надеюсь, еще совсем молодым человеком. У меня будет красивая белокурая женушка, которая будет совсем не похожа на тебя, потому что ты брюнетка, и я тоже брюнет. Такая жена, как ты, мне вовсе не подходит. Ты слишком плаксива и чересчур порывиста. Я хочу, чтобы моя жена любила меня, но чтобы она не твердила мне об этом ежеминутно. Ну вот, ты уже опять морщишь свой лобик, и глаза начинают наполняться слезами. Ты непременно превратишься в дурнушку, если будешь так часто реветь. Разве я не знаю, что ты меня обожаешь? И ты тоже знаешь, как я люблю тебя, Мэгги. Ты ведь, право, чудесная сестренка!

Я прилагала все возможные усилия, чтобы удержаться от слез и преодолеть нервный спазм в горле. Джек всегда был немного странный. Он никогда не любил, как он говорил, «телячьих нежностей». Я знала это и жалела, что так расчувствовалась. После небольшой паузы я сказала:

— Скажи, а зачем тебе понадобились эти твои соверены? Пожалуйста, Джек, расскажи мне, в какую беду ты попал, что это за кролики, и кто этот твой товарищ? Мне очень любопытно.

— Ну, знаешь, Мэгги, тебе все-таки придется побороть свое любопытство, потому что я ничего тебе рассказывать не буду. Это большой секрет. Неужели ты думаешь, что я выдам своего товарища? Этому не бывать. Теперь дело улажено — деньгами, но это все-таки была очень неприятная история. К тому же теперь у меня нет и медного гроша в кармане, а день рождения отца будет уже через две недели. Мне так давно хотелось подарить ему часы! У тебя, Мэгги, наверное, тоже нет денег, чтобы дать мне в долг?

У меня был, конечно, один золотой соверен, правда, чужой и присвоенный бесчестным путем…

— Небольшая сумма у меня есть, — ответила я с невольной запинкой.

— Есть? — вскричал Джек, глядя прямо мне в глаза. — Вот это славно! Сколько же у тебя на руках денег, Мэгги?

— Один соверен наберется, — я опустила глаза.

— Ай да молодец, Мэгги! Какова! Каким чудом ты ухитрилась скопить целый соверен?

— А это уже моя тайна, — сказала я. — Ты не хочешь открыть мне свой секрет, так не требуй, чтобы я была с тобой откровенна.

— Но ты все-таки не откажешься отдать мне взаймы твой соверен? Я верну его тебе, когда у меня будут деньги. Клянусь, что верну!

— Нет, я не возьму у тебя эти деньги обратно, — ответила я. — Я отдаю их тебе в твою полную собственность, и ты купишь на них подарок для папы.

Лицо Джека засияло от удовольствия, но он продолжал настаивать, что непременно отдаст мне деньги.

— Ты лучшая и добрейшая из всех сестер на свете! — воскликнул он. — Но я не из тех, кто безвозвратно берет деньги у девочек. Тебе придется подождать самое большее год или два. А этот соверен у тебя здесь, с собой?

— Да, у меня в кармане.

— Так достань же его оттуда поскорее!

Я опустила руку в карман, открыла свой маленький кошелек, вынула из него соверен, который, в сущности, принадлежал Джулии, и подала его Джеку. Он первым делом поднес монету ко рту и прикусил зубами, чтобы убедиться, как он сказал, в ее доброкачественности. Затем бросил соверен об камень, чтобы проверить, будет ли он звенеть как следует, после чего объявил, что это настоящий, вполне доброкачественный соверен, и спрятал его в жилетный карман.

Наш разговор на этом был окончен, и мы направились к дому.

<p>Глава X</p><p>Подземелье с привидениями</p>

Оставшиеся до открытия базара дни быстро пролетали один за другим. Мои опасения, что предосудительная проделка с чеками может быть обнаружена, почти исчезли. Только одна Сесилия могла бы уличить меня, но она ведь не знала, каким образом я завладела этими чеками. Джулия, похоже, вовсе не ждала денег из Лондона, — по крайней мере, она ни разу не упомянула об этом. У сестер, впрочем, и без того было столько денег, что они не знали, куда их девать. Каждый день у нас проходил весело, в болтовне и прогулках; я старалась заглушить голос совести, которая у меня, конечно, отнюдь не была спокойной.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Переизбранное
Переизбранное

Юз Алешковский (1929–2022) – русский писатель и поэт, автор популярных «лагерных» песен, которые не исполнялись на советской эстраде, тем не менее обрели известность в народе, их горячо любили и пели, даже не зная имени автора. Перу Алешковского принадлежат также такие произведения, как «Николай Николаевич», «Кенгуру», «Маскировка» и др., которые тоже снискали народную любовь, хотя на родине писателя большая часть их была издана лишь годы спустя после создания. По словам Иосифа Бродского, в лице Алешковского мы имеем дело с уникальным типом писателя «как инструмента языка», в русской литературе таких примеров немного: Николай Гоголь, Андрей Платонов, Михаил Зощенко… «Сентиментальная насыщенность доведена в нем до пределов издевательских, вымысел – до фантасмагорических», писал Бродский, это «подлинный орфик: поэт, полностью подчинивший себя языку и получивший от его щедрот в награду дар откровения и гомерического хохота».

Юз Алешковский

Классическая проза ХX века
Плексус
Плексус

Генри Миллер – виднейший представитель экспериментального направления в американской прозе XX века, дерзкий новатор, чьи лучшие произведения долгое время находились под запретом на его родине, мастер исповедально-автобиографического жанра. Скандальную славу принесла ему «Парижская трилогия» – «Тропик Рака», «Черная весна», «Тропик Козерога»; эти книги шли к широкому читателю десятилетиями, преодолевая судебные запреты и цензурные рогатки. Следующим по масштабности сочинением Миллера явилась трилогия «Распятие розы» («Роза распятия»), начатая романом «Сексус» и продолженная «Плексусом». Да, прежде эти книги шокировали, но теперь, когда скандал давно утих, осталась сила слова, сила подлинного чувства, сила прозрения, сила огромного таланта. В романе Миллер рассказывает о своих путешествиях по Америке, о том, как, оставив работу в телеграфной компании, пытался обратиться к творчеству; он размышляет об искусстве, анализирует Достоевского, Шпенглера и других выдающихся мыслителей…

Генри Валентайн Миллер , Генри Миллер

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века