Семь неудач Леди Удачи (СИ)

Вопреки французским традициям на похоронах Габриеля Агреста не стали проводить отпевание в католической церкви. Вместо этого устроили церемонию прощания в огромном холле роскошного Дворца Мод, воздвигнутого усопшим модельером.

— Словно не похороны, а светская вечеринка какая-то, — заметила Маринетт, заходя внутрь здания вместе с Натаниэлем.

Войти мог любой желающий, но стоявшая у входа охрана все равно изучала взглядом каждого прибывшего. Мадемуазель Эмма Ли поправила плотную траурную вуаль, черной заколкой крепившуюся к ее волосам, чтобы никто не мог признать в ней Маринетт Дюпен-Чен. Почувствовав, что кто-то за ней пристально наблюдает, девушка напряглась, но узнав в наблюдавшей известного модного критика мадам Бернар, успокоилась, так как никогда прежде с ней не встречалась. Видимо, женщину заинтересовало маленькое черное платье, сшитое в лучших традициях Коко Шанель и являвшееся частью траурного наряда Мари.

— Успокойся, никто тебя не раскрыл, — шепнул Натаниэль на ухо спутнице.

Маринетт нервно кивнула и неуверенно осмотрелась по сторонам. Люди в траурных одеждах, — точнее в дизайнерских траурных одеждах, большая часть которых была изготовлена по эскизам покойного Габриэля, — о чем-то переговаривались между собой, разбившись на небольшие группы по интересам. Некоторые даже с улыбкой что-то обсуждали, отчего девушка в очередной раз подтвердила правильность первого впечатления.

Взгляд бывшей героини то и дело натыкался на известных личностей, не сходивших со страниц газет и журналов и с телевизионных экранов. У одной из колонн в окружении нескольких человек стоял один из конкурентов Агреста-старшего, имя которого Маринетт не помнила, так как его работы были посредственными. Чуть поодаль от него щебетала компания девушек-моделей, ни одна из которых даже не пыталась сдержать смех, стабильно раздававшийся из их кучки каждые две минуты. Мари перевела взгляд левее и увидела пожилую мадам, размахивавшую сложенным веером в такт рассказываемой истории. Судя по реакции ее слушателей, история также была не из грустных.

И ведь всех этих людей даже не стесняло то, что гроб с телом покойного, которого они пришли проводить в последний путь, стоял на возвышении у северной стены залы! Здесь вообще хоть кто-нибудь скорбел по усопшему? Ибо Ледибаг потребовалось приложить мысленные усилия, чтобы прогнать жалость к врагу.

Внезапно Маринетт остановилась. Взгляд девушки упал на него.

Адриан Агрест сидел на полу (почему, черт возьми, здесь не было стульев?), спиной опираясь на одну из колонн, безжизненно уставившись на гроб покойного отца. Господи, он и сейчас был красив. Стоило Эмме Ли только увидеть его, как в ней тотчас предательски забилось сердце мадемуазель Дюпен-Чен. Его волосы отросли и сейчас были прихвачены тоненькой черной лентой. Его возмужавшее лицо по-прежнему могло считаться идеалом. А как шикарно на нем смотрелся черный костюм-тройка!

Вот только прекрасные прежде изумрудные глаза, сводившие когда-то с ума саму героиню Парижа, сейчас были пустыми и тусклыми.

— А говорила, что чувства в прошлом, — вздохнул Куртцберг, заметив, кого так пристально рассматривает его спутница. С одной стороны, Натаниэля злило, что Маринетт до сих пор не могла отпустить Адриана из своего сердца, ведь он был сыном человека, из-за которого Дюпен-Чен пришлось столько страдать. Но с другой стороны, Нат понимал, что сам Агрест-младший ни в чем не виноват. Ведь родителей не выбирают.

— Они и в прошлом, — ответила девушка. — Это, к твоему сведению, их отголоски. Иначе бы я не могла контролировать эмоции.

— Признай, ты все еще его любишь, — Натаниэлю очень хотелось, чтобы Маринетт вернулась домой. Даже если пойдет на это она вновь из-за Адриана. Жизнь Эммы Ли совершенно не подходила этой девушке.

— Просто мне его жаль, — Дюпен-Чен прошла к свободному месту у стены, откуда она могла продолжать наблюдать за происходящим, привлекая к себе как можно меньше внимания. — Его отец умер, а все эти люди, — Мари вяло взмахнула рукой, — пришли сюда лишь для того, чтобы пообщаться между собой, поделиться сплетнями, заключить пару-тройку контрактов. Подойдут, выскажут лживые соболезнования и снова разбредутся по «клубам по интересам».

— Надо же, Ледибаг возмущается тем, что никто не скорбит по Бражнику? — чуть слышно произнес новый обладатель броши Мотылька. — Это в тебе уважение к бывшему противнику говорит или все та же твоя бесконечная доброта? Пора бы уже избавляться от обоих. Твоей жалости он точно не заслуживает.

— Не злись так, Нат, — Маринетт похлопала его по плечу. — Как по мне, так сострадание от Ледибаг для него было бы унизительным. Так что, я, можно сказать, мщу.

— Состраданием?

— Как умею.