Семь пар железных ботинок

До последней минуты Запуляла был убежден в успехе предприятия и мнил себя обладателем дорогостоящего мозеровского хронометра. Какова же была его ярость, когда оба его подручных сообщили ему, что «пуля», не долетев до них, была перехвачена в полете каким-то «шкетом в хаковой⁶ рубахе. Так как на «хитровке» никто никому никогда не верил, Запуляла первым делом заподозрил подчиненных в «заначке» добычи. В этом ничего невозможного конечно, не было, и он, не производя следствия, сразу же приступил к расправе. Избить в кровь двух четырнадцатилетних мальчишек ему было нетрудно (он был примерно на четыре года старше их), но цели своей — возврата «заначенного» — он, разумеется, не достиг. Мало того, избив подчиненных, сделал три ошибки сразу: зря потратил время и силы и, как выяснилось через десять минут, безвозвратно потерял двух, если не очень сильных, то ловких и проворных союзников.

Запуляла дураком не был и понял это довольно скоро. Понял и воспылал лютой злобой к истинному виновнику своей неудачи. Найти его, этого виновника, оказалось легче легкого! «Шкет в хаковой рубахе» (проницательный читатель, конечно, догадался, кто это был!) и не думал прятаться. Более того, он направлялся прямо к Запуляле.

5.

Бордовая кепка Запулялы и Ванькина стриженая голова медленно и грозно шли на сближение...

Воображаешь, читатель, положение автора, пребывающего в беспомощном состоянии вымышленного персонажа?

О трижды священное право активного вмешательства в жизнь!!! Если бы дело происходило в наши дни, автор прекрасно знал бы, что надлежит ему делать. Этому научили его многочисленные статьи, очерки и рассказы на моральные темы. Один язык этих статей и рассказов способен в два счета перевоспитать, даже переродить человека!

Я нежно взял бы Запулялу под руку (это почти то же, что «взять на поруки») и, отойдя в сторонку, разъяснил бы ему позор и вред тунеядства (слов «дармоед» и «дармоедство» в таких случаях употреблять нельзя: они невыносимо грубы!). Я мягко пожурил бы его за то, что он в течение часа сделал два «проступка», сначала «споткнулся», потом «оступился» (упаси вас боже от архаических вульгаризмов вроде «воровства», «кражи» и «грабежа»! Они допустимы только изредка в описаниях подвигов милиционеров и дружинников). С большим тактом я намекнул бы ему на возможность «понесения заслуженного наказания» (элемент иронии в слове «заслуженное» недопустим! Совершенно неуместно было бы упоминание о «тюрьме», ибо оно может травмировать собеседника). Имея в виду бордовую кепку и штаны-клеш, я с беззлобным юмором (только незлобивость смягчает душу!) отозвался бы о «стиляжничестве» (такие слова, как «фатовство», «франтовство», «франт», «фат», «ферт» отвратительны даже фонически!). Наконец, я провел бы с Запулялой задушевную беседу о «кодексе» (не упоминая прилагательного «уголовный»), и тогда — конец, всему делу венец! — Запуляла повернул бы свой жизненный курс на сто восемьдесят градусов!

Увы, я не мог взять Запулялу под руку, ибо был временным и бесправным гостем далекого тысяча девятьсот двадцать второго года...

Запуляла направлялся к Ваньке с самыми жестокими, может быть, даже кровавыми намерениями. Им руководила злоба.

Ванька шел навстречу Запуляле тоже с кое-какими далеко идущими намерениями. Им руководил гнев.

Злоба и Гнев! Однажды, раскрыв некий словарь синонимов, автор увидел эти слова загнанными в одну строку и глубоко возмутился. На его взгляд, сближать эти понятия так же неправильно, как сажать в одну клетку обыкновенного серого волка с сумчатым волком — мешкопсом. Оба они хищники, оба называются волками, но звери они совсем разные. Хотя охотники, животноводы, даже склонные к некоторой сентиментальности защитники природы не велят любить волков, из двух этих зубастых бестий я выбрал бы нашего серого забияку и разбойника. Сделал бы так не из чувства патриотизма, а потому, что он, наш канис люпус, принадлежит к подклассу высших млекопитающих— плацентарных, в то время как его тезка — мешкопес — относится к подклассу более примитивно организованных — сумчатых.

Точно так же сходство злобы и гнева не идет дальше совпадения некоторых внешних их проявлений. Природа же их совершенно различна. Злоба, злость — это постоянная и, надо сказать, очень противная черта характера. Как качество характера, она не остается совсем неизменной: из тайного ненавистничества она может активизироваться и разрастись до необузданной жестокости. Гнев — не постоянное качество, а временное, чаще всего весьма кратковременное состояние человека. Не будучи чертой характерами крайне редко вспыхивает без причины. Пересчитав своих друзей-приятелей, каждый из нас обязательно вспомнит о каком-либо шумовитом, вспыльчивом добряке. Впрочем, по причине достаточно уважительной могут гневаться самые уравновешенные люди.

Имел ли повод для гнева Иван Перекрестов, пусть судит читатель...