Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

   — Где царевич Рас-Таннура? — спрашивал Офонас-Юсуф растерянно. И вновь и вновь повторял: — Где царевич Рас-Таннура?.. Где царевич Рас-Таннура?..

Его отгоняли, что-то ворчали в ответ, даже замахивались на него палицами и кинжалами. Офонас отскакивал то в одну сторону, то в другую. Его мотало взад и вперёд, словно обезглавленное насекомое, тулово которого всё ещё живо и не хочет умирать...

Наконец кто-то отвечал ему с досадой, что Микаил со своими людьми двинулся не то в горы, не то на запад, навстречу войскам Мубарака.

Офонас растерялся. Он не знал, что делать, куда идти. То ли вперёд, то ли назад, то ли вправо, то ли влево... Лучше всего было бы для Офонаса взвиться вверх и перелететь подале от всей этой воинской кутерьмы, куда-нибудь в безопасное для него место... Но об этом и мыслить нечего было!.. Офонас тоскливо метался. И тут вдруг его схватили за плечи, выкрикнули какие-то дурные, бранные слова в его лицо. Но он не мог отвечать, словно бы онемел внезапно. К счастью, смерть покамест не угрожала ему. Кто-то из этой толчеи сунул ему в руки лопату и толкал его в ряды других таких же, идущих с лопатами, ножами и топорами. Одни рубили деревья, другие оттаскивали срубленные деревья в сторону. Третьи засыпали ямы и разравнивали землю. Офонас также принялся работать лопатой. Прокладывали широкую дорогу для войска и султана.

Везли на верблюдах пресную воду в бурдюках, муку, масло, рис, пряности, сахар, вяленое мясо птиц и животных...

По дороге двинулось войско, пехотинцы и всадники. Офонас изредка подымал голову. Дорога прокладывалась под гору, вниз. И, подняв голову, Офонас мог увидеть, как движется, катится вниз бесчисленное, бесконечное, невообразимое войско. Оно обрушилось на дорогу с грохотом и шумом. Оно стремительно бросилось на владения Мубарака, подобно бурному потоку, разлившемуся после дождевой поры... Казалось, морское чудовище бросилось на берег, оглашая окрестности грозным рёвом...

Войска султана должны были, распавшись на ручьи, словно поток реки, окружить войска Мубарака.

Воины подымались в горы и спускались, словно лавина страшная, с гор. Войска делали повороты, извивались, подобно гигантским змеям... Части войсковые прыгали с гор и на горы, будто львы и барсы...

Офонас не помнил, не понимал, сколько времени всё это длилось. День затмевался пылью, частицы травы и земли взмывали вверх огромными тучами. Пыль покрывала тело, засыпала глаза. Офонас то и дело падал наземь. Он закрывал свой затылок ладонями, сцепленными пальцами. Лопату он потерял, как-то выпустил из рук, упустил; не помнил, как... Он перебегал с места на место и порою разражался криком, сам не узнавая своего голоса. Так дико, страшно и хрипло слышался ему его голос...

Долгое время Офонасу удавалось избегать битвы. Его мотало и крутило где-то поодаль от сражений и поединков. Он бежал и натыкался на каких-то людей, его отталкивали, он кого-то толкал. Кто-то ударил его в шею, Офонас упал и почувствовал, что теряет сознание. Последним его осознанным чувством оставался бескрайний ужас. Офонас ещё успел подумать, что нет ничего страшнее смерти; и более не чувствовал себя...

* * *

Он очнулся, и это его поразило сразу же! Он подумал было, что пришёл в себя уже не в земной жизни, а в какой-то иной жизни. В какой? В подземной или небесной? В жизни ада или в жизни рая?..

Вода мягко полилась на его лицо. Он шевелил губами невольно, высовывал язык, слизывал капли. Вдруг явилась у его губ чаша с водой, накренилась к его рту...

Офонас жадно пил. Он уже понимал, что не умер и по-прежнему находится в жизни земной, а не в какой-нибудь иной жизни. Перед глазами всё ещё темнело. Но эта темнота медленно рассеивалась. Боль в груди словно бы раздирала тело при каждом вдохе и выдохе. Язык распух и шевелился с трудом. Офонас видел перед глазами своими мельтешение маленьких смуглых рук. Уши его уловили звяканье браслетов. Он думал приподняться, но боль в груди была такова сильна, что пришло понимание: нет, нельзя приподыматься... Но Офонас чуть завёл глаза вверх. Увидел полотно палатки. Рядом с ним кто-то был, поил его водой...

   — Где я? — проговорил он, почти прошептал.

Мягкие губы коснулись его лба, затем ухо припало к его губам. В ноздри упал запах женочий...

   — Где я? — повторил...

Над ним нависло лицо смуглое, чёрные глаза, белые зубы оскалились простодушно и смешливо. Чёрная коса полетела пушистой змеёй и щекотнула лицо, нос, губы Офонаса кончиком тонким...

Должно быть, он очень тихо говорил; она не поняла его. Поворочал глазами. Он уж много перевидывал хундустанских жонок. Эта вовсе простая была, обёрнутая простою дешёвой тканью пёстрой, а груди почти что и открыты. И браслеты простые, медные, тонкие. Офонас видал таких жонок на базарах, дёшево продавали себя, а то их, гулящих, продавали, пускали задешево... Она не поняла его слов, только сама улыбалась широко, оскаливала белые-белые зубы... Глаза её сощуривались смешливо... Она что-то говорила. Офонас пытался, силился понять...

   — Ты... имя... — долетело до его слуха напряжённого.